На обнажающихся бедрах тоже наберется отметин на пару военных кампаний. И я словно плету сеть, где вместо узлов - прикосновения. Бок, спина, руки… не торопясь и не медля, уверенными касаниями, играя на контрастах: прижимая покрепче, отмечая ногтями, касаясь подушечками. Пальцы, дыхание, язык и зубы, ногти и волосы - все это может послужить к вящему удовольствию обоих, главное - знать, как. Я знаю. Еще не время добавлять темпа, но стоит показать явно непривычному к изысканным ласкам барраярцу все доступные возможности тела.

Остановившись на опасной грани между демонстрацией возможностей и прямой лаской, провожу языком по крепкому бедру в непосредственной близости от паха. Тихий стон мне, может быть, и почудился между стуком сердца и потрескиванием огня в камине, но непроизвольная дрожь ясно ощутима. Следующее касание, еще ближе - и отступаю, целуя живот и бок, слушая срывающееся дыхание, вдыхая дикий, подчеркнутый холодным дыханием парфюма, жаркий, звериный запах. Идеально.

– Иллуми. Ну что ты творишь, а? – старательно скрывая просительные интонации, спрашивает он. А действительно, что я творю?

– Издеваюсь, - поддразниваю, поцеловав припухшие губы. Помнится, я когда-то обещал себе, что барраярец научится просить. Чувствовал ли он сладость беспомощности с кем-либо рядом, или это впервые?

Эрик откидывается на постель, стискивает край одеяла до белых костяшек, на лице блаженство пополам с растерянностью.

– Я... а-ах! – коротко выдыхая, - я обещал только не драться. А если будешь издеваться, я дождусь момента... м-м, да, и отвечу тем же. Не переусердствуй....

Задыхающаяся мольба заставляет меня улыбнуться явно непристойной по его меркам улыбкой, податься вперед и коснуться напряженного тела, пленяя и властвуя.

Строки из любовного трактата, цитируемого мягким голосом Нару, всплывают в памяти так ясно, словно я по-прежнему молод, как полураспустившаяся ветвь: "…Игра на флейте - изящное искусство, приличествующее юношам благородных родов...".

Я слышу, как барраярец сдавленно стонет, и улыбаюсь вокруг плененной плоти. Ее вкус вполне соответствует запаху - соль, медь и полынная нотка. "Не следует торопиться, перебирая лады и настраивая дух флейты на нужный лад... не следует и медлить, и колебаться - это ведет к разочарованию"…

Разочарования не будет. Судя по реакции, ощущения носят Эрика из стороны в сторону как океанская волна, чтобы выбросить в конце концов, всхлипывающего и задыхающегося, на покрытый белой простыней берег.

Я рефлекторно слизываю с губ соленые сливки семени.

– Жив? – интересуюсь для проформы, стараясь не выглядеть слишком самодовольно. Ошеломленно-блаженное выражение на лице Эрика необычайно ему идет.

– Хулиган, - нежно упрекает он, усмехаясь.
– Все, стоп нашим сеансам массажа. Память у меня хорошая, кончу при первом же поглаживании по спине.

– Не беспокойся, - успокаиваю я, - в число моих достоинств входит умение делить работу и развлечения.
– Угнездившись рядом, мягко оглаживаю все, до чего могу дотянуться. Спина, плечи, грудь - все в испарине.

– Не свалишься? – спрашивает Эрик, с варварской прямотой подгребая меня поближе.
– У тебя-то с чего такой довольный вид?

– Я должен быть чем-то недоволен? – усмехаясь, уточняю я. Конечно, я знаю, о чем он; прямодушное искреннее создание.

– Понятно, что за удовольствие получил я, - замечает Эрик, - но подозреваю, что твое было несколько неполным. И скорее морального характера.

– Ну-ка, перевернись, - командую я и оседлываю узкие бедра. – Полежи, понаслаждайся, я с тобой еще не закончил.

Либо Эрик мне уже доверяет и не боится, либо память окажется сильнее, и придется лечить этот страх - самым примитивным способом. Как нечисть изгоняют зеркалами, так страх избывают развенчанием. Позиция, в которой барраярец не может видеть, что происходит, поскольку лежит лицом в подушку, беспомощно распластанный, и не в состоянии вмешаться в ситуацию чем-то бОльшим, нежели слова, должна быть ему чересчур знакома и чревата дурными воспоминаниями…

И действительно, тонкой нотой на пределе слышимости сквозь ощутимые попытки Эрика лежать смирно прорывается напряжение. Страх, загнанный глубоко и жестко, спрятанный, точно морщины усталости - на лице под официальным гримом. На секунду меня захлестывает ярость - горячая волна в животе и груди... А вслед за ней, безо всякого предупреждения, приходит нежность.

Затылок. Шея. Спина, уже знакомая до последней косточки. Барраярец доверяется мне, а я вылизываю его, как кошка вылизывает котенка. Покусывая, целуя, опираясь на руки, чтобы не было слишком тяжело, дразня кончиками волос и кожей, иногда прихватывая посильней и тут же зализывая отметины.