Шрифт:
— Зачем тебе окно? Я ведь здесь. — Она посмотрела ему в глаза.
— Здесь? — усмехнулся Артем. — Ты далеко-далеко.
— Не хочешь пригласить меня в свою милую деревушку?
— Это поселок, — сказал Артем.
— Расскажи, где он?
Артем нехотя стал рассказывать о Смехове, о кошмарной дороге расстоянием в три версты с гаком, о доме, который сейчас строит некий Серега Паровозников.
Нина внимательно слушала и, когда Артем замолчал, сказала:
— Хочешь, я к тебе как-нибудь приеду?
— Вот дом построю...
— Ты не хочешь, чтобы я приехала, — сказала она. Причем без тени огорчения, с улыбкой, которая раздражала Артема.
— Ты и так не приедешь, — сказал он.
Она спрыгнула с парапета, ладонями разгладила на бедрах юбку.
— Надолго ты в свое Смехово, крестьянин?
— Думаю, что да.
— Не смотри так на меня, пожалуйста, своими пронзительными серыми глазами... Ну чего ты пытаешься во мне найти? Если царевну Несмеяну, то напрасно. Я современная женщина без предрассудков. А тебе нужна совсем-совсем другая... Крестьянка, например. Когда влюбишься, напиши ее портрет и покажи мне. Только вряд ли тебе удастся женский портрет...
— Я постараюсь, — сказал Артем.
— А почему ты ни разу не предложил мне позировать? — спросила она. — Алексей уже кучу этюдов сделал, но я их все забраковала...
— Уж если такой знаток женской натуры не смог, то где уж мне...
— Где уж нам уж... Ты уже и разговариваешь, как крестьянин.
— А ты действительно совсем не знаешь деревни. Крестьяне — это давно устаревшее понятие...
— Что же ты замолчал? Скажи, что теперь сельских жителей называют колхозниками. И еще как это? Ну, которые в совхозе работают? Совхозниками?
— Вот видишь... — сказал Артем, усмехаясь.
— Почему ты отказался от такого великолепного заработка? — спросила она, пропустив его слова мимо ушей. — Алексей потрясен... Он был уверен, что ты с радостью поедешь с ним в Минск.
— Я не хочу об этом говорить.
— Оказывается, и я тебя совсем не знаю... — Она стала смотреть на него, будто и впрямь впервые увидела.
— Ну ладно, я пойду, — сказал Артем.
Нина положила ему руки на плечи, притянула к себе.
— Ты обидчивый, как ребенок... Пойдем ко мне и выпьем по чашечке бразильского кофе.
— Я давно хотел тебя спросить... Твой муж моряк?
— При чем тут муж... — с досадой сказала она. — Я одна дома. Этого достаточно?
— Я ведь крестьянин, как ты говоришь, и, наверное, поэтому не люблю черный кофе... А самовара у тебя наверняка нет.
Она легонько толкнула его, рассеянным движением поправила волосы. Ничего не изменилось в ее лице, но то очарование, что так нравилось Артему, совсем исчезло. Нина была чужой и далекой, причем больше, чем когда-либо.
— Самовара у меня нет, — сказала она, — ты прав.
И когда он понял, что она сейчас уйдет и они, возможно, больше никогда не встретятся, ему захотелось остановить ее, развеять эту отчужденность и снова увидеть ее такой же Ниной, какой знал... Вот стоит она рядом, высокая, красивая. Собственно, чем он недоволен? Она с ним, приглашает домой. Почему бы ему действительно не подняться к ней и не выпить натурального бразильского кофе? Он выпьет заморского кофе — его, разумеется, привез из Рио-де-Жанейро муж-моряк, — подойдет к окну и посмотрит вниз. И увидит набережную и то самое место, где стояла его машина, а он курил и бросал в Неву сигареты, дожидаясь ее... Смешно, наверное, выглядит сверху приплюснутая машина и скучная человеческая фигура...
Он уже раскрыл было рот, чтобы сказать что-нибудь и разрядить эту напряженную обстановку, но она вдруг с улыбкой произнесла:
— Я совсем забыла... Тебе ведь завтра рано выезжать? В это... как его... Смехово!
Артем пробормотал, что это не имеет значения, когда выезжать. Можно и не рано, но она уже не слушала его.
— До свидания, Артем, — сказала она и, не протянув руки, пошла к своей парадной.
Еще можно догнать ее, остановить, но он даже не пошевелился. Вытащив смятую пачку сигарет, закурил. На душе было пусто. С ним действительно что-то происходит, а что, он и сам еще не знал.
С Финского залива наползали на звездное небо разлапистые перистые облака. Сонных чаек отнесло от берега почти на середину. Подул ветер, и черная блестящая вода подернулась рябью. У Петропавловской крепости погасли прожекторы, и приземистые каменные строения сразу из праздничных стали угрюмыми и мрачными. Теперь можно было поверить, что здесь когда-то томились политические узники. Узкое перистое облако нависло над тусклым шпилем.
Дотрагиваясь ладонью до шершавого парапета, Артем зашагал к Литейному мосту.