– В коммунизм? – усмехнулся Сихали.

– А что? – не отступился пастор. – Хорошее слово. Его, правда, испаскудили, как только могли, но тут надо видеть суть, а она в том, что коммунизм – это высшая форма общества.

Браун вздохнул.

– Мир Справедливости… – проговорил он. – Знаете, пастор, я бы очень хотел пожить в таком мире, где вокруг одни только гордые, весёлые, красивые, хорошие люди. А ещё лучше родиться в нём… Но, Господи, когда ж это будет?.. И будет ли?

– А вы знаете, Тимофей, что самое удивительное? – оживился пастор. – Ведь мы можем устроить коммунизм хоть сейчас! Стоит только всем людям договориться – не лгать, не предавать, не причинять смерти, не делать друг другу больно, и всё! Но ведь не хотят… Мелкие страстишки, мелкие пакости дороже человекам, нежели любовь к ближнему и дальнему. А коммунизм – это моя мечта, Тимофей. Основной движущей силой при коммунизме будет стремление масс максимальным образом удовлетворить свои духовные потребности, и, когда возникнет противоречие между вечным недостатком материального потенциала общества и вечным избытком культурного потенциала, настанет эпоха всеобщего духовного благоденствия, эпоха активного добра! А пока мы вынуждены делать добро из зла…

Неожиданно Сихали почувствовал головокружение, бледные отсветы заиграли под потолком, а перед глазами – или в самой голове? – замелькали смутные образы: мрачные своды, сочащиеся влагой, мокрые улицы, скудно осиянные рядом фонарей, слепые окна домов. И неразличимая человеческая масса, тоскующая о счастье, взывающая о помощи. Вот человек с очень бледным лицом, в чёрной фуражке с высокой тульей, втолковывает ему чтото с силою, с прочувствованностью, но Тимофей почти не слышит голоса, заглушаемого хором: «Зиг хайль! Зиг хайль!..»

Так же внезапно, как началось, наваждение пропало. Сихали увидал неподвижно сидевшего Помаутука, мирно храпевших товарищей, свои руки, вцепившиеся в подлокотники, пышногрудую блондинку, неутомимо казавшую свои прелести.

– Это… – хрипло выговорил он. – То самое?..

Пастор кивнул.

– Да, – сказал он с вымученной улыбкой. – Очень слабый сигнал… Видимо, творению фон Штромберга сильно не хватает энергии. Ну, по крайней мере, нам с вами не потребуется медицинская помощь…

– И то хлеб, – проворчал Браун. Глянув на часы, он набрал воздуху побольше и грянул: – Подъём!

Прозвание «сити» в английском языке приложимо лишь к крупным городам. НептьюнСити к ним не относился, это был маленький «одноуличный» посёлок – два ряда домишек, выстроившихся полукругом вдоль Мэйнстрит, огибавшей куполовидный нунатак, напоминающий формой женскую грудь. Или шелом русского витязя – это уж кому как.

Караван фридомфайтеров вышли встречать человек двести, и отнюдь не с хлебомсолью – решительно настроенные мужики в каэшках тискали лучемёты или пульсаторы, а те, кому не достались орудия убийства, красноречиво сжимали и разжимали кулаки.

Пятиосники подъехали и остановились в ряд. Сихали, спрыгнув с капота, непринуждённо зашагал к «встречающим».

– Кто такие? – крикнул сухонький старикан с козлиной бородкой.

– Глаза разуй, – вежливо посоветовал ему Тимофей.

Старикан сперва вытаращился на него, потом прищурился, присмотрелся…

– Ребята! – заорал он. – Да это никак Сихали Браун, самый быстрый стрелок! Он самого Акулу Фогеля уделал!

– Он не только ганфайтер, – проворчал подоспевший Шалыт, – Сихали «по совместительству» генрук ТОЗО.

– А мы чё? – снова вылупился старик, неуклюже юля. – Мы ничё… Так, это… Добро пожаловать, генруки!

– Воздух! – разнёсся протяжный крик.

Тимофей резко обернулся и увидел вдали пунктирный инверсионный след стратолёта – словно кто нанизывал комочки ваты на незримую нить. Вот вспух последний клубочек, и ниточка словно оборвалась – гиперзвуковик снижался.

– Спокойно! – крикнул Сихали. – Это наши!

Когда стратоплан «Гамаюн» понёсся над самым куполом, да так низко, что плотный фирн [125]за его хвостом летел искристыми фонтанами, у Тимофея исчезли последние сомнения – так лихо вести аппарат мог только один человек – старый пилот и межпланетник Станислас Боровиц.

Двигателипрямоточники взвыли на реверсе, стратолёт выпустил шасси. Коснулся льда и помчался, трясясь и вздрагивая, пока не угодил в рыхлую снежницу и весь не окутался белым облаком, словно под лавину попал.

Плавно опустилась хвостовая аппарель, и вниз сбежали океанцыдобровольцы. Загорелые, небритые, увешанные оружием, они блестели солнечными очками и сверкали белозубыми улыбками, а впереди вышагивал Станислас – пожилой, моложавый, седовласый и, как всегда, «под градусом».

– Тимкаа! – заорал он. – Здоров, амиго! [126]Как жизнь половая?

– Хреново, Стан! И как тебя только тётя Хани отпустила?

– А то ты не знаешь, как! Сказала: «Убьют – домой можешь не возвращаться!»

Обняв старого секундо, [127]Сихали убедился, что Боровиц ещё крепок – таких дедов из железа делали и обшивали сыромятной кожей. Хрен сломаешь!

– Принимай пополнение! – сказал Стан, сияя. – Китопасы все – и точно знают, с какой стороны у бласта дуло!

Тут старичокантаркт с козлиной бородкой выбрался вперёд и сказал ревниво: