Нечему смеяться! Она только заспалась. Она сказала, что уйдет, - и уйдет, убежит непременно.

– Лида, какая погода!
– говорил Лева.
– Ты погляди только. Такой погоды никогда не бывало. Здорова ты? Хорошо спала?

– Здорова. Ах, в самом деле, какая погода!

– То-то и оно! В такую погоду везде хорошо, всем хорошо, - уверял Лева и смотрел на Лиду - и вдруг увидал, что, несмотря на погоду, Лиде совсем нехорошо, совсем по-вчерашнему, как будто все вчерашние беды и неприятности только сейчас приключились с нею.

– Лида, разве ты не раздумала?
– спросил Лева и не договорил.

– Нет, нет, ни за что!

– Лида, а лучше бы...

Но Лида не дала договорить Леве.

– Если только любишь меня, пойдем, а нет, так я и одна пойду, - сказала она и повернулась к двери.
– Только как вот с Аксюшей быть?

Аксюша сверху звала Лиду пить молоко.

– Да ты скажи... А то вот что, Лида, ты ей лучше уж ничего не говори. Вот твоя шляпка на гвоздике. Идти так идти! Пойдем, я тебя покормлю. У меня... видишь?
– Лева хлопнул себя по оттопыренному карману.
– И здесь, в коробке, тоже есть.
– На плече мальчика висела небольшая металлическая коробка.

Лида стащила шляпу, схватилась за Левину руку и побежала по лестнице с балкона, по садовой дорожке, за ворота; еще раз послышался голос Аксюши, а потом ничего не стало слышно. Повернули за угол, и дом скоро скрылся из глаз.

– Вот уж и совсем домов не видать, - обернувшись, заметил Лева.

Жук рысью мчался впереди.

Пробежали еще немножко и вышли на просторное поле.

– Пойдем тише, Лида, нам ведь еще далеко идти. Ты совсем запыхалась.

– Нет, я ничего. Лева!
– помолчав, сказала Лида.

– Ну что?

– Лева, вот я и убежала!

– Убежала, - рассеянно повторил за ней Лева, видимо думая о другом.

– Лева, я туда больше никогда не вернусь... Когда мама с няней приедут, тогда и вернусь, а раньше не вернусь ни за что. Мне никого не жалко... Папу только жалко, и Колю, и Любу, и Жени жалко. И Аксюшу; еще Митрия жалко. Я потом вернусь. Я папе большое письмо напишу, потому что папа ничего ведь не знает. А теперь ни за что не вернусь, потому что не хочу, не могу, не могу! Пойдем поскорей, Лева.

– Успеем. Нас теперь не догонят. Да и догонять-то некому; Аксюша не догадается. А только куда же мы идем, Лида?

– Как куда? На Воробьевы горы.

– Да, но где ты там будешь, если совсем не вернешься домой?

– Уж где-нибудь. Я, может быть, Устюшу найду. Ты знаешь Устюшу, Лева?

Лева не знал Устюши. Лида давно познакомилась с Устюшей у реки, за садовой оградой; не с одной Устюшей, а с Глашкой косой, с Домашкой и с Дунькой рябой. Матрена проведала про знакомство и тете пожаловалась; тетя рассердилась, приказала не ходить за ограду и Матрене велела не спускать с Лиды глаз. Но за короткое знакомстве Лида все-таки многое узнала. Лида узнала, что все они - Устюшка, и Дунька, и Домашка, и Глашка косая - все они совсем другие, совсем не такие, как она с Любой, как Зиночка, - такие, как нянины внучки в деревне. На них платья и рубашки другие; бегают они босиком и шляпок не носят. Раз в праздник они прибежали в сад и обедали прямо в овраге: съели по такому толстому ломтю черного хлеба с крупной солью, как у Аннушки в кухне, и ничего больше не ели.

Лида это рассказала Аннушке, а Аннушка отвечала:

– Ну что же? В коня и корм. Нешто они барышни?.. Им и черный хлеб всласть, потому они другого, может, и в жисть не видали. Они, матушка, другое дело.

– Другое дело, Аннушка? Значит, они белого хлеба не любят?

– И... не любят, никогда не едали.

– И шляпок и башмаков тоже носить не любят?

– Известное дело, не любят. Какие там башмаки! Были бы лапти.

– Аннушка! Отчего же они не любят? Ведь белый хлеб лучше черного? Отчего у них гадкие платья? Ведь в лаптях больно, Аннушка?

Но тут Аннушка стала пробовать соус к обеду, обварила язык и прогнала Лиду из кухни. Так Лида ничего и не узнала от Аннушки. Лида потом в овраге Устюшу расспросила, и Устюша ей все рассказала.

Устюша сказала, что она и все они - и Домашка, и Дунька, и Глашка - все белый хлеб любят, а только "николы" не едят, и по большим праздникам не едят, разве в Светлое Христово Воскресенье хозяйка к разговеньям испечет. Белый хлеб не в пример вкуснее, слаще черного. И башмаки, как на господах, тоже хорошо, верно, носить, потому что в башмаках, верно, ноге небольно, а так-то, без башмаков да без лаптей, очень больно. Так ногу-то всю и обдерешь по камням. И платье на Лиде лучше ихнего. Устюше хотелось бы такое платье надеть, а Глаша нарядилась бы в розовый сарафан и пошла бы по улице в праздник гулять. А еще всем бы хотелось, чтобы черного хлеба хозяйка давала побольше. А то другой день скажет: "Нетути" - а там и живи как знаешь.

Много рассказала Лиде Устюша. На "Бабушкин курган" в саду повела и "Покойное место" и "Чертов пруд" показала.

– В пруду-то, сказывают, раз бабушка сарафан полоскала и видит, плывет головешка, черная этакая, большенная головешка. И приплыла совсем близко да как учнет ей сарафан пачкать. Не столько она полощет, сколько ей головешка та пачкает. Билась, билась, сердешная, нет, никак головешки отогнать не смогла. На том и осталась, что не отогнала, только белье-то все перепачкала; с тем и воротилась домой. А начальство не велит в пруду белье полоскать, садовый пруд бельем пачкать...