Надо ли говорить, что у меня не возникло особого интереса к животным и совсем никакого – к насекомым. Я была капризной недотрогой и находила сумеречных мотыльков и гусениц по меньшей мере несимпатичными, а перепончатокрылых (с которыми мы еще встретимся) – просто отвратительными.

Но, решив испытать набоковское счастье натуралиста, я стала наблюдать и вскоре научилась различать не только мотыльков и бабочек, но и ошеломляющее разнообразие цветов и деревьев. Стоя как-то раз дождливым вечером на вершине холма, я заметила (признаюсь, не без посторонней помощи) острую щетину дикой спаржи, похожий на вены узор ветвей явора, беспокойный запах лип после дождя и т. д. и т. п. Повинуясь непреодолимому зову, я вскоре накупила целые горы учебников и погрузилась в чтение: «Большая книга цветовода», «Руководство по выращиванию красивых однолетних растений», «Многолетние растения», «Луковицы и розы», «Деревья Северной Америки», «Метод полевой идентификации (исправленное и дополненное издание)», а также первый том «Бабочек Северной Америки (Введение)». Признаюсь, я также украдкой приобрела «Книгу стикеров с изображениями бабочек». Я листала эти книги, внимательно читала отдельные фрагменты, делала наброски, старалась запомнить множество названий, пока не поняла, что – увы, – я делаю все задом наперед.

И настал день, когда, не выдержав ожидания, я решила наконец выйти, так сказать, на непосредственный контакт с природой и отправилась покупать экипировку ловца бабочек. Первым делом я приобрела подобающий начинающему энтомологу сачок. Затем купила бежевые туфли на каучуковой подошве и шорты цвета хаки. Экипировку дополнила белая хлопковая рубашка и соломенная шляпа. В парусиновый ранец я затолкала карманный справочник и коробочку из-под пластырей «бэнд-эйд», чтобы хранить добычу.

И вот я вбежала, с сачком в руке, в роскошный национальный парк. Парк? (Que dis-je!) [12] Не в парк, а в райский сад! В его южной части танцевали на ветвях туи птицы с черными и рыжими пятнами. Поглядывая по сторонам, я замечала бархатцы, амаранты и рощицы тутовых деревьев. Когда я, осторожно ступая, направилась к расположенным на юге водопадам, ольха и липа приветствовали меня нежным шумом и шелестом ветвей. Вдоль дорожек, украшенных китайскими фонариками, росли мандрагоры, а в кустах жасмина собирались иволги, сверчки и длиннохвостые попугаи. Ах да, еще там были василиски. Вы спросите – а как насчет бабочек? Подойдя поближе к водопадам, я обнаружила множество голубянок и белянок, резвящихся среди люпинов, паучников и донников. (Я сбилась!) Желтушки качались на ветвях осины, а толстоголовки сидели на желтых крокусах. (Снова сбилась!) Мелькание огненно-красных бабочек-червонцев мешалось со вспышками красного адмирала и павлиньего глаза, а светлый парусник соревновался в пышности окраски с крушинной голубянкой, сверканием данаид и светлейшими оттенками нимфалид, порхающих над своим потомством.

Охваченная восторгом, горя желанием слиться с щедрой природой, я бросила ранец, скинула туфли, носки et al. [13] и побежала босиком, прыгая среди пурпурных гелиотропов и кустов барбариса, с сачком наготове, чувствуя, как ромбики тени скользят по моей обнаженной спине. И вот наконец я поймала в сачок мою первую крылатую красавицу, умело придавив ее запястьем, чтобы тут же взять в плен. Теперь надо ее усыпить! Я ухватила ее за брюшко и слегка сжала – точно так, как рекомендовал учебник. Однако не тут-то было: я промахнулась на четверть дюйма и раздавила часть ее клейкого заднего крыла. Чуть погодя мне удалось (совершенно самостоятельно) сопоставить пойманное создание с изображением капустницы в моем справочнике. Вот оно, счастье! Наконец-то ты поймано. Сиди теперь тихо в коробочке из-под пластырей.

По правде говоря, я немного привираю.

Единственные бабочки-красотки, к которым я когда-либо подбиралась с сачком, были сотканы из слов – они водятся в «Аде» и особенно в «Даре». В них природа и искусство соединили свои усилия и создали понятный мне язык, который один только и может точно выразить мои восторженные чувства и воспоминания. В «Даре» Федор вспоминает уроки отца, знаменитого путешественника и энтомолога: «Он рассказывал о запахах бабочек – мускусных, ванильных; о голосах бабочек: о пронзительном звуке, издаваемом чудовищной гусеницей малайского сумеречника… о хитрой бабочке в бразильском лесу, подражающей свиресту одной тамошней птички. Он рассказывал о невероятном художественном остроумии мимикрии…» Отец продолжил свой рассказ описанием того, «как движется по синеве длинное облако, состоящее из миллионов белянок… к ночи садясь на деревья, которые до утра стоят как осыпанные снегом, – и снова снимаясь, чтобы продолжить путь, – куда? зачем? природой еще не досказано – или уже забыто. <…> Странным, ни на что не похожим полетом, бледная, едва узнаваемая, обезумелая бабочка, избрав сухую прогалину, „колесит“ между лешинских елок, а к концу лета, на чертополохе, на астрах, уже наслаждается жизнью ее прелестное, розоватое потомство. „Самое трогательное, – добавлял отец, – это то, что в первые холодные дни наблюдается обратное явление, отлив: бабочка стремится на юг, на зимовку, но, разумеется, гибнет, не долетев до тепла“».

Вот что я воображала, тоскуя по неоконченным рассказам и далеким лесам, мечтая увидеть их сквозь прозрачное стекло собственных странных полетов фантазии.

Итак, вы собираетесь приступить к двенадцатой главе книги «Волшебник». Вы с удовольствием подкладываете сразу две подушки себе под голову, набрасываете на себя одеяло и выключаете телевизор. Вы устраиваетесь поудобнее и прилаживаете лампу: конус света должен падать точно на страницу. Вы отодвигаете «Оксфордский словарь английского языка» на дальний край прикроватного столика, решив, что он вам больше не понадобится. Вы протираете глаза, зеваете во весь рот – ведь вас никто сейчас не видит – и внезапно обнаруживаете, что скользите в ночной темноте по спиральному спуску внутри чего-то похожего на раковину огромной улитки. Вы присматриваетесь и различаете впереди какое-то отверстие, из которого исходит золотое сияние. Однако с каждым крутым поворотом спирали оно не приближается, а только отдаляется. Желая добраться до этого сияния, вы увеличиваете скорость и вдруг чувствуете, как шея ваша становится необычайно тонкой, плечи невероятно узкими, а ноги такими длинными, что вы не можете различить собственные ступни, – и вот вы уже со свистом проваливаетесь в дыру.

После страшно долгого падения вы плюхаетесь, раскинув руки и ноги, на траву в хвойном лесу. В изумлении вы медленно поднимаетесь, отряхиваете свою пижаму и озираетесь. Метрах в двух слева от вас видите красную шахматную доску и три деревянных указателя, на которых белым мелком обозначены направления: логово додо, жилище одуванчика, демония. Рядом с третьим указателем протекает ручеек, и, хотя это выглядит до странности не ко времени в ветреный весенний день, вы замечаете бабочку-голубянку, окунающую в воду свой тонкий хоботок. Но как только вы подходите поближе, она исчезает, и вместо трепещущего насекомого какую-то долю секунды прямо вам в глаза смотрит ваше собственное отражение. Вы делаете шаг назад, испугавшись выражения этого лица.

Из древних манускриптов известно, что некоторые заколдованные путники, направлявшиеся в Демонию, не возвращались назад. Кроме того, с давних времен множество «императоров, диктаторов, священников, пуритан, обывателей, политических моралистов, полицейских, почтовых служащих и резонеров» предупреждали, что Демония – опасная местность, где неопытных путешественников поджидают разнообразные искушения и обольщения. «Демония, – шепотом предупреждали они, – лежит за высокими горами, в продуваемой всеми ветрами пустыне, где водятся хищные белые птицы и пятнистые насекомые…» Некоторое время вы пребываете в нерешительности, но потом говорите себе, что, как заметил однажды великий Вивиан Даркблоом, «любопытство… и есть неповиновение в наичистейшем виде», и – пусть и не без дрожи – выбираете третью дорогу.

Вскоре вы достигаете края хвойного леса и легкой походкой минуете мертвенно-бледное озеро и песчаную равнину, на которой растут несколько сосен. Немного погодя перед вами открывается узкая тропа между двумя горами. Раскрасневшись, задыхаясь, вы взбираетесь вверх, оглашая при этом утренний воздух детской песенкой:

Несколько часов спустя вы натыкаетесь на новенький указатель, направленный вверх: перевал неведомых сновидцев. Однако на этот раз это только указатель, и вы спокойно продолжаете путь. Вы забрались уже гораздо выше, чем казалось возможным, и только собрались присесть на большой камень, как вдруг видите: кто-то оставил на нем книгу. Вздрогнув, вы понимаете, что путник, который ее читал, вероятно, не сумел вернуться назад, а книга – «Ада, или Радости страсти: Семейная хроника» Владимира Набокова – так и лежит здесь, никем не тронутая. Вы открываете ее ближе к концу – это дурная привычка, и она вас втайне несколько беспокоит – и читаете на одной из последних страниц: