Шрифт:
Я сел на стул напротив кровати.
— Плохо мне, дышать нечем, — тихо сказал Алеша. — Воздуху нет. Я уж прошу мать: помаши мне, может, полегчает.
— Да я и так машу, — робко ответила Евфросинья и, наклонившись над больным, начала махать полотенцем.
Алеша закрыл глаза, раскрыл пошире рот, стараясь глубже вздохнуть. При каждом вздохе из груди вырывалось какое-то напряженное хрипение.
В это время вошел Михалыч:
— Ну, как дела?
Евфросинья ничего не ответила. Алеша тоже.
Михалыч подошел к больному, пощупал пульс.
— Отличный, все в порядке. Крепиться нужно.
— Воздуху нет, задохся я, — прошептал Алеша.
— Пройдет, все пройдет. Молодцом будешь.
Какое-то подобие усмешки пробежало по губам больного. Он попытался вздохнуть и вдруг схватился за горло.
— Душит, душит… — застонал он. — Воздуху, воздуху нет… — Он рванул ворот рубашки и упал на подушку.
— Юра, уходи, — сказал Михалыч.
Я выбежал из палаты, из больницы и не помню как добежал до дома.
— Ну что? — спросила мама. И, не дожидаясь ответа, начала креститься. — О господи! Какой ужас, какой ужас! Бедная Евфросинья, как ждала, как она ждала его!
Мы оба плакали, но в этот раз слезы не облегчили душу. Я все время видел перед собой посиневшее от удушья лицо Алеши.
Сколько часов мы с мамой так просидели — не помню. Хлопнула входная дверь. Пришел Михалыч.
— Умер? — спросила мама.
В ответ Михалыч ничего не ответил. Он торопливо закурил и выпустил густую струю дыма, будто стараясь скрыть свое лицо.
— Вот ведь история, — наконец, видимо еле сдерживая волнение, проговорил он. — Прорвался…
— Кто прорвался?
— Абсцесс, абсцесс в легком.
— Алеша не умер? — радостно вскрикнули мама и я.
— Нет, не умер. Пожалуй, еще выкарабкается, — все так же поспешно отвечал Михалыч. — Страшные минуты были, — продолжал он, немного успокаиваясь. — Вижу, задыхается, совсем задыхается. Ну, конец. Посинел весь. И вдруг как рванется с кровати: «Умираю, спасите!» — да как закашлялся, а изо рта гной с кровью прямо ручьем, будто плотину внутри прорвало. И сразу легче ему. Вздохнул глубже, глубже, на глазах розовеет. Открыл глаза, улыбнулся. Ожил парнишка. А в эту секунду за спиной как грохнет что-то. Оглянулся — Евфросинья на полу без памяти. Что тут делать? То ли с ним возиться, то ли ее в чувство приводить. Хорошо еще, что в больнице, не дома. Позвал нянек. Они ее в перевязочную унесли, а я скорее за Алешку взялся. Камфару ему ввел, чтоб сердце поддержать. Совсем ожил парень. Только дышать как следует боится. Говорю ему: дыши глубже, не бойся. А он все воздух как-то придерживает, видать, опасается — ну-ка опять схватит…
— Ну, не схватило больше? — спросила мама.
— Нет, отпустило. Абсцесс прорвался, сразу полегче стало.
— А не может опять повториться?
Михалыч пожал плечами.
Посмотрим. Хорошо, что не задохнулся. Жуткая картина, и помочь нечем.
— Евфросинья-то опомнилась? — поинтересовалась мама.
— Дали нашатырь понюхать — живо пришла в себя.
— Рада?
Михалыч только кивнул.
— Все смотрит на него, а сама, как дурочка, одно и то же твердит: «Жив, жив, жив»…
— А он?
— Улыбается.
Михалыч наскоро пообедал и опять побежал в больницу. Нас с мамой с собой не взял. «Нельзя, — говорит, — к нему, лишнее беспокойство повредить может».
В БОЛЬНИЧНОМ САДУ
Алеша быстро поправлялся. Вскоре он уже начал понемножку вставать с постели, бродить по комнате, а потом и выходить в больничный сад. До чего же он радовался всему, что увидит: и тому, что солнце так хорошо пригревает, и что на яблонях яблоки уже зарумянились, и что воробьи в саду так звонко чирикают…
Он стал совсем как маленький, будто недавно родился и все кругом видит в первый раз. В эти дни Алешиного выздоровления мы с ним особенно подружились.
— Ты погляди, Юрка, какое облако над деревом! — радостно говорил он. — Будто верблюд с горбом. Нет, не верблюд, теперь на жирафа похоже. Ишь как шею вытянул!
— А по-моему, страус. Вот и перья, и хвост, — возражал я.
Мы могли часами сидеть с Алешей в саду, то рассматривая облака, то наблюдая за разными птицами, которые охотно посещали заросший, похожий на лес больничный сад или, вернее, парк.
Вон мухоловка-пеструшка перелетает с сучка на сучок.
А вот на соседнюю лавочку садится рыжегрудая птичка горихвостка. Она вздергивает своим ярко-рыжим хвостиком, и кажется, что это огонек вспыхивает на фоне темной листвы.
Иной раз в больничный сад деловито заглянет лесной гость — пестрый дятел.
Мы с Алешей радуемся каждому крылатому гостю. Нам и воробьи милы — ишь как весело, беззаботно чирикают в густых кустах акации!
С воробьями мы скоро завязали настоящую дружбу. Как приходим в сад, обязательно принесем им немного пшена, хлебных крошек, принесем и рассыплем наше угощение на дорожке, неподалеку от той лавочки, где сами сидим.