Обрывков было так много и они были такие мелкие, что в первую минуту Мишель растерялась: никогда в жизни не собрать ей эти клочки заново в единое целое. Она снова загадала: если сумеет и не сдастся, тогда случится чудо, тогда бабушка права. Александр Генрихович – ее родной отец. А все то, что произошло за десять лет и последние несколько месяцев, – ерунда, досадное недоразумение.

Мишель казалось, что она собирает заколдованный пазл, в котором ни одна деталь ни в какую не хочет стыковаться с другой. Она выбирала один обрывок письма за другим, прикладывала так и эдак – картинка не складывалась. Мишель почти отчаялась, но потом вспомнила те самые слова, которые так часто слышала в детстве: «Иногда самая сложная проблема имеет самое простое решение». И она начала сначала. Выбрала обрывки, на которых были написаны цифры, указывающие год. Потом Мишель вспомнила, что именно происходило с ней в это время и о чем она могла писать отцу. Так, шаг за шагом, она восстанавливала свою прежнюю жизнь. Это было сложно, порой казалось, что нужный кусок письма найти невозможно. Может быть, он улетел, когда она рвала письма на горячем балтийском песке? Но она не сдавалась, снова и снова перебирала обрывки, подыскивая нужный.

К утру на полу ее номера, как мозаика, лежали десять составленных из кусков писем. Мишель вырвала из блокнота листы бумаги и старательно наклеила на них обрывки. Она вспомнила, как на занятиях по изобразительному искусству в школе они делали что-то подобное. Действительно, восстановленные послания выглядели так, словно были сделаны детской рукой.

Мишель была счастлива! Она выполнила трудное задание. Значит, у нее, несмотря ни на что, появился шанс. Радость так переполняла ее, что захотелось позвонить Глебу и похвастаться. Но Мишель взглянула на часы и поняла, что сейчас он, скорее всего, спит. Но дело было даже не в этом. Она и сама пока не знала, что она могла сказать ему в этот ранний час.

Первым рейсом Мишель улетела в Москву.

Она ждала чуда. И ей казалось, что она его наконец-то заслужила.

– Папа, это тебе.

Мишель протянула ему тщательно склеенные письма и улыбнулась. Слишком радостно, слишком на показ. Так она хотела скрыть постигшее ее разочарование. В ее воспоминаниях отец по-прежнему был сильным, красивым и уверенным в себе. Но сейчас напротив Мишель сидел совсем другой человек – пожилой, немного растерянный и очень уставший. То ли именно сегодня, то ли вообще от жизни. Мишель стало его жаль.

– Папа, – прошептала она, боясь, что не выдержит и разрыдается. – Я хотела тебя попросить…

– О чем? – спросил Александр Генрихович. – О деньгах?

Мишель поняла, что плакать она не будет. Ей захотелось спросить у него – самого умного человека на свете, – почему, как только она хочет сказать мужчине, что любит его, он тут же предлагает ей деньги? Что это за такой странный феномен?

– Если честно, то сначала я хотела у тебя попросить денег на дом. Но сейчас я поняла, что не нужно, я сама все решу. Я пришла не за этим.

– А зачем? – спросил отец, подозвал официанта и попросил еще кофе. Так, как будто они последний раз виделись с Мишель не десять лет назад, а позавчера. – Извини, у меня не так много времени. Ты хорошо выглядишь.

Она действительно в этот день хорошо выглядела – постаралась. Черный брючный костюм, белая блузка. Просто и эффектно. И конечно, сумка из алой, мягкой, как бархат, кожи. Когда она доставала из нее склеенные из кусков письма, то ждала хоть какой-то реакции – удивления, иронии. Но только не этого равнодушного взгляда уставшего от жизни человека. А может быть, дело было совсем не в этом, а в том, что много лет назад что-то треснуло между ними, и они, оттолкнувшись друг от друга, как льдины в океане, поплыли каждый в свою сторону. И расстояние между ними становилось все больше и больше, пока не превратилось в бесконечность, преодолеть которую почти невозможно. Но сейчас Мишель понимала, что не может упустить свой шанс. Когда еще им удастся встретиться? Она и так звонила отцу в офис неделю, пока секретарша наконец-то снизошла и записала их встречу в план босса. «У Александра Генриховича очень много дел. Вы понимаете это?» Когда она произнесла это в который раз, Мишель не выдержала и устроила скандал. Как ни странно, подействовало. Через сутки они с отцом сидели в кафе. Но говорить им было особенно не о чем.

– Папа, я хотела спросить тебя про Князя и про его дом, – начала Мишель и накрыла ладонью склеенные письма. – Ты защищал его?

– О! Это так давно было! – оживился Александр Генрихович. – Приходил когда-то давно ко мне этот бандит. Просил его защищать. Но там была какая-то грязная история – его подозревали в убийстве девушки, кажется, проститутки. Мои люди покопались и сказали, что там не все чисто. Скорее всего, он убил ее из ревности. Но к счастью, потом этот Князь больше не появился. Наверное, нашел кого-то подешевле. Или посговорчивее.

– А ты бы стал его защищать, если бы наверняка знал, что он убил?

– Мишель, не будь ребенком, я адвокат. И знаю, что обычно ничего не известно наверняка. Значит, у каждого человека есть шанс быть оправданным. А почему тебя интересует этот Князь? Он, кажется, погиб при каких-то странных обстоятельствах. Ты пришла поговорить о нем?

– Нет, – покачала Мишель головой и снова протянула ему письма. – Я хочу, чтобы ты их прочитал.

– О чем здесь? – Александр Генрихович надел очки без оправы и, прищурившись, внимательно посмотрел на листки.

– О том, как я жила без тебя десять лет.

– Это упрек?

– Может быть.

– Напрасно, – Александр Генрихович снял очки и потер глаза, как будто в них попала песчинка. Они тут же покраснели и начали слезиться. – Чертова аллергия, откуда она взялась на мою голову?

«Он тоже боится того же, чего и я, – расплакаться», – догадалась Мишель. Ей стало жаль Александра Генриховича.

– Мишель, – начал он чуть звенящим голосом. – Я знаю, что ты винишь меня во всем. Я даже знаю, что в этих письмах. Ты была самой лучшей дочерью на свете, потом влюбилась, а папа-негодяй выгнал тебя.

– Я никогда не думала, что ты – негодяй, – прошептала Мишель.

– Неважно, что ты думала. Но на самом деле все было совсем не так. Ты не была хорошей дочерью последние годы. Вспомни все, только досконально. Как ты жила?

– Это что? Допрос? – опешила Мишель.

– Если хочешь, да, допрос. Сомнительные компании, приходы на рассвете, запах то алкоголя, то еще чего-то похуже.

– Папа, это было всего один раз, – чуть не расплакалась Мишель. Она не хотела вспоминать себя ту, прежнюю. Она и сама уже давно забыла, какой-то когда была. В ее памяти все это было стерто раз и навсегда.

– Неважно! Я адвокат и знаю, как легко ломаются люди! – воскликнул Александр Генрихович. – То, что было хотя бы раз, непременно повторится, если человек полностью не поменяет программу своей жизни. А ты ничего не хотела менять. Ты плавно превращалась в дочку успешного папы, которой ничего в этой жизни не интересно. В бездельницу, которая умирает от скуки. А потом появился этот пройдоха, этот авантюрист. Как я должен был поступить?

– Но зачем было выгонять меня на десять лет? – с отчаянием прошептала Мишель. – Такие сроки дают не сбившейся с пути дочери, а тому, кто совершил тяжкое преступление.

– Так вышло. Я и сам не знал, что все так сложится. Мне всегда казалось, что я лучше других знаю силу слов. Но даже и не предполагал, что она может быть столь разрушительной. Прости меня, если сможешь…

Александр Генрихович закрыл лицо руками. Плечи его вздрагивали. Мишель поняла, что хоть это и жестоко, но она должна задать этот вопрос именно сейчас:

– Папа, я встречалась с бабушкой. И она сказала, что…

– Мишель, – отец оторвал руки от лица, – ты хочешь знать правду? Кто твой отец – я или он? Зачем? Что это изменит? Аркадий мертв. Да, вы во многом похожи. Но это ничего не значит. Ведь я, несмотря ни на что, люблю тебя. Или ты хочешь рассказать мне про голос крови?

– Нет, – покачала головой Мишель. – Я хотела сказать тебе не про кровь. А лишь про то, как скучала без тебя все эти годы.

– Знаешь, получилось забавно… Я ведь тоже написал тебе письмо, правда, всего одно. И очень короткое. Но если ты все-таки хочешь знать правду…

– Я не буду его читать, папа.

– Почему?

– Потому что сейчас это уже не важно.

Мишель показалось, или отец действительно вздохнул с облегчением?

Александр Генрихович уселся в автомобиль. Достал из портфеля аккуратно сложенный лист бумаги, развернул и прочитал: «Мишель, мне очень трудно сказать тебе это. Поэтому я решил написать. Я не знаю, что это – мой оправдательный или обвинительный приговор. Как будет, так будет. Но каждый человек имеет право знать о себе то, что он на самом деле хочет знать. Тебя мучает вопрос, кто твой отец? Буду предельно точен и краток. Так сложились обстоятельства, что у меня никогда не могло быть своих детей. Но сейчас я, признаться, не жалею об этом. Потому что и тебя, и твоего маленького брата я люблю и считаю самыми дорогими для меня людьми на свете. Папа».

А затем Александр Генрихович, улыбаясь, тщательно порвал лист бумаги на такие мелкие клочки, чтобы склеить их было невозможно ни при каких обстоятельствах.

Да, они с Мишель по-прежнему были далеки друг от друга, и пока жизни их не очень-то пересекались. Но они сделали первый шаг. И шаг этот был продиктован любовью. А значит, еще совсем немного, и все у них снова станет общим: ссоры отца с дочерью, семейные праздники и Новый год. Все, как раньше, хотя и немного по-другому…

Андрей Железнов вышел из больницы через две недели. Все газеты написали, что у известного композитора был инсульт и он находился на грани жизни и смерти. В первом случае они сильно преувеличили – инсульта не было, прозвенел лишь первый звонок. Но Андрей действительно был на грани. И даже хотел отменить празднование юбилея. Но все билеты на концерт давно были проданы. И тогда Андрей решил поменять не только программу концерта, но и название. «Янтарные глаза. Юбилейный концерт Андрея Железнова». Настя была в восторге. Ей показалось, что Андрей начал выздоравливать. А как иначе он мог снова начать писать песни? «Янтарные глаза одиночества» тут же взлетели на вершины хит-парадов, хотя многие редакторы сначала посчитали песню слишком старомодной. Но потом объяснили ее успех тем, что сейчас в моде винтаж.

Глава 13

На двери висела табличка «Закрыто на спецобслуживание». «Быстро они все устроили, – удивился Андрей. – Сава позвонил всего два часа назад, а они уже успели избавиться от всех посетителей. А может, и не было никого? Кому нужен этот старый ресторан, когда полно новых – более модных и престижных».

Андрею не хотелось думать о том, что и артисты там другие – те, которые интересны публике сегодня, а не пятнадцать лет назад. Признать это – значило признать, что и он, Андрей Железнов, тоже безнадежно устарел, или, как нынче говорят, перестал быть трендом сезона. И даже прошедший с аншлагом юбилейный вечер совсем не подтверждение того, что он по-прежнему интересен публике. Ведь этот публичный успех, горы цветов и нескончаемые слова восхищения были не более чем отлично спланированной пиар-акцией, которую мастерски, как всегда, организовала Настя. «Странно, – подумал Андрей. – Почему я не чувствую никакой к ней благодарности, а только лишь глухое раздражение? Наверное, потому, что сейчас она начнет меня искать, звонить, требовать, чтобы я срочно ехал в шикарный ресторан, в котором она с таким трудом организовала автопати». Не поеду! Будь что будет!» И он отключил телефон. Чтобы никто не мог его найти. Хотя бы несколько часов ему хотелось побыть одному.

Андрей нажал кнопку дверного звонка. Тут же мелодично зазвенели колокольчики, «напевая» мотив старого танго «Черные глаза». Железнов поморщился – ему это показалось пошлостью.

– Извините, мы с двадцати трех ноль-ноль закрыты на спецобслуживание, – услышал он низкий мужской голос.

– Вот я и пришел.

Дверь распахнулась, на пороге стоял охранник, высокий крепкий мужчина, наверное, бывший спортсмен. Например, боксер.

Андрей чуть не расхохотался. Одеты они были совершенно одинаково и выглядели как зеркальное отражение друг друга – черный смокинг, белая сорочка. Отличить их можно было только по цвету бабочки. Андрей предпочел черную. Охранник – темно-синюю. «Господи, кто ж его так вырядил и зачем?» – подумал Андрей и пожалел, что оставил пальто в машине. Сейчас бы набросил его на плечи и хотя бы немного замаскировался. Рядом с облаченным в смокинг «боксером» он почувствовал себя ряженым.

– Входите, пожалуйста, – предложил охранник. – А гости ваши позже подъедут?

– Может быть, – отрывисто произнес Андрей. – Может быть.

Он не стал говорить, что все его гости собрались совсем в другом месте. И наверняка уже начали отмечать так удачно прошедший юбилейный концерт известного композитора Андрея Железнова, даже не дождавшись приезда виновника торжества. Но он знал, что почти никто не заметит его отсутствия, кроме Насти и фотокорреспондентов, которые будут возмущены тем, что не удалось сделать для светской хроники несколько фотографий на тему «Андрей Железнов встречает гостей». «Впрочем, – подумал, Андрей, – наверное, даже это никого не смутит – редакторы возьмут для фотоотчета кадр, на котором изображен Железнов, сидящий за роялем и со слегка отрешенным лицом аккомпанирующий певице, исполняющей новый хит – танго «Янтарные глаза».

Андрей поморщился. В этом тоже было что-то пошлое. «Интересно, Мишель видела концерт? – подумал он. – Что она сказала? Наверное, решила – вот гад, украл мою песню. Нехорошо, надо было все-таки объявить автора слов. Нехорошо. Надо бы как-то это исправить».

Как именно он будет «исправлять», Андрей пока не знал. Не хотел об этом думать. Зачем? Какая разница, что, в конце концов, Мишель о нем подумает? Да, он вор. Но и она ничем не лучше. Все женщины – одинаковые. Как только что-то идет не так, как было задумано, они тут же исчезают.

Андрей никогда не считал себя женоненавистником, потому что имел всегда слишком большой успех у женщин. Он мог их недооценивать, мог легко забывать, но никогда не презирал. Как можно ненавидеть воздух, которым ты дышишь? Но сейчас он почувствовал, как какое-то тяжелое чувство шевельнулось у него в душе. Или, может быть, это заныло сердце? Как тогда, много лет назад? «Не надо было мне приходить в этот ресторан, – со злостью подумал Андрей. – Еще подохну тут от разрыва сердца. В моем возрасте слишком опасно возвращаться в свое прошлое. Да и что я могу здесь найти?»

– Боже! Кого я вижу! Сам великий композитор господин Железнов к нам пожаловал!

Навстречу по красной ковровой дорожке шла пышная женщина лет сорока в слишком коротком, не по возрасту, золотом платье. В ней все было «слишком» – ярко прорисованные глаза, чересчур высоко взбитые платинового оттенка волоса, огромные серьги в ушах. Из нее как будто во все стороны сыпались искры, и казалось, что помещение ресторана благодаря ей вот-вот вспыхнет и сгорит. «Хорошо бы! – подумал Андрей. – Тогда бы даже следа никакого не осталось от прошлого».

– Элла, – улыбнулся он, – какая ты стала красавица!

Они сидели за столом и переживали ту неловкость первых минут, которая, как правило, возникает между людьми, много лет не видевшими друг друга. Когда с особым пристрастием ищут отметины, которые оставило время. Приглядываясь к Элле, Андрей не мог не признать, что выглядит она даже лучше, чем тогда, пятнадцать лет назад. Да, она, как и прежде, вся сияла и переливалась, но это был блеск хорошо отполированного золота. Элла наконец-то стала той, которой всегда мечтала быть, – роскошной женщиной. «Это ее ресторан, – почти сразу догадался Андрей. – Или, скорее всего, ее мужа. Наверное, какой-то бандит «из бывших».

– Дорого купили? – поинтересовался он.

– Что? – не поняла Элла и сделала знак официанту. – Ты что предпочитаешь? Виски, коньяк?

– Давай шампанского выпьем за встречу, – предложил Андрей, снял бабочку и расстегнул пуговицы на воротнике.

– Можно и шампанского, – согласилась Элла и приказала официанту принести его непременно в серебряном ведерке, а бокалы – тонкие, высокие.

– Знаешь, я терпеть не могу такие широкие бокалы, как креманки, – пояснила она. – А мои все время путаются, какие подавать.

– Да ладно, – махнул рукой Андрей. – Элка, какая, в конце концов, разница?

– Как это какая? – мотнула Элла головой так, что даже ее длинные золотые серьги с подвесками возмущенно зазвенели. – А для чего тогда, спрашивается, мы столько лет землю грызли, карабкались как сумасшедшие? Ты вот композитор. Тоже, наверное, не хочешь на плохом рояле играть – подавай тебе самый лучший. Правильно?

– Правильно.

– И я хочу, чтобы в моем ресторане, да и вообще в жизни мне подавали все самое лучшее. Скажешь, что я не права?

– Права, права, – засмеялся Андрей. – Только ты, Элла, и так всегда брала все самое лучшее. Разве нет?

– Часто, но не всегда, – подмигнула ему Элла. – Вот ты, например, тогда так мне и не достался.

– Это свидетельствует лишь об этом – на самом деле я не был самым лучшим, – чуть картинно закатил глаза Андрей и поднял бокал, услужливо наполненный до краев молчаливым официантом.

– Ну что, за встречу, Элла?

– За встречу, Андрей.

Они выпили. Помолчали. Андрею шампанское не понравилось – может быть, было слишком холодным и кислым, а может быть, он слишком давно его не пил. Отвык от вкуса. Он даже пожалел, что выбрал его. Надо было виски попросить. Или водки.

– Ты что будешь заказывать – мясо, рыбу? – спросила Элла. – Только не говори что-нибудь легкое. Терпеть не могу, когда люди так говорят. Хочешь легкое – сиди дома и жуй капустные листья. И нечего в мой ресторан ходить.

– Строга ты, – засмеялся Андрей. – Строга! С тобой мужу, наверное, нелегко. Это он тебе ресторан подарил?

– Андрюша, – чуть снисходительно произнесла Элла, – спустись с неба на землю! Кто и что кому дарит? Этот ресторан я сама себе подарила. Его через полгода после того, как ты уволился, решили продать. Вот я и купила.

– О! Да ты, оказывается, и тогда была богатой невестой, – удивился Андрей. – Надо же! Никто и не подозревал. Хотя, если вспомнить, у тебя тогда и машина, и даже собака была.

– Почему была? Машина у меня и сейчас есть, правда, другая. А вот собака все та же. Сколько мы с ним пережили! Страшно вспомнить! Старенький уже мой Ричик, но ничего, еще, слава богу, на своих ногах.

Она сказала о собаке так, как говорят о человеке. «У нее, действительно, не было за эти годы никого ближе и роднее Рича, – догадался Андрей. – Наверное, и детей нет».

Элла решительно достала бутылку из серебряного ведра и снова наполнила бокалы.

– Знаешь, Андрюха, у моряков второй тост всегда за тех, кого уже нет на этой земле. Давай и мы, что ли, выпьем за наших товарищей.

– Не надо, Элла, не называй, – попросил он и сам не понял, чего вдруг испугался.

– А почему? – не поняла Элла. – Я, например, признаю, что очень многим ей обязана. Даже не многим, а почти всем. Во-первых, она мне оставила…

– Я помню, шубу, – перебил ее Андрей.

– И не только. Знаешь, я всегда боялась хоть кому-нибудь про это рассказать. Думала, вот пройдет много лет, я встречу тебя и все расскажу. Потому что ты поймешь, мне даже кажется, что ты меня не осудишь. А с другой стороны, у нее ведь никого не было, кроме тебя. Но ты же был как песок. Все время высыпался из пальцев. Разве что надо было сжать тебя в кулаке. Но она так не могла. Боялась.

– Чего? – опешил Андрей.

Он никогда не замечал, что Ляля его боится. Наоборот, он сам начал опасаться ее, когда почувствовал, что еще немного, и он не сможет без нее дышать.

– Она говорила, что иногда ей кажется, что ты ее не любишь. Играешь просто, как с огнем. А Лялька ведь была очень чуткая. Но она все равно тогда решила от Князя уйти. Говорила, что после тебя ее от него тошнит. Она потому и все драгоценности, которые Князь ей подарил, у меня спрятала. Говорила, мол, нехорошо, конечно. Но хотя бы на первое время хватит, чтобы продержаться. И шубу у меня оставила. Но про это ты и раньше знал.

– А про что я не знал?

– Я все продала после ее смерти – и шубу, и драгоценности. Ой, а с шубой вообще так удачно получилось. Одна моя подружка, то есть коллега, замуж собралась за американца. И так ей хотелось появиться перед новой родней в шикарной шубе, мол, мы в России тоже не лаптем щи хлебаем, что она готова была любые деньги отдать! Ну, чтобы произвести фурор в Америке.

– Произвела?

– Да не очень. Мама жениха в первый же день на подкладке обнаружила монограмму Helen и устроила скандал – сын женился на воровке. Подружку-то Клавдией звали. Я помню, мы с девчонками очень долго смеялись, когда всю эту историю узнали. Но Клавка сама виновата – надо было монограмму спороть. А то она от радости, что за американца вышла, совсем ослепла. В общем, наскребла я денег и купила ресторан. Очень выгодно получилось тогда по цене – я и сама не ожидала.

– Подожди, подожди, – Андрей вдруг ощутил напряжение в сердце, которое потихоньку – капля за каплей – стало наполняться водой. – А ты не боялась, что Князь догадается, откуда деньги…

Он смутился, не зная, какое слово подобрать, чтобы не обидеть Эллу.

– Стриптизерши? – пришла она ему на помощь легко и привычно, все-таки она много лет отдала профессии, высшее мастерство в которой оценивается исключительно по умению не только угадывать желания мужчины, но и помогать ему в случае малейшего затруднения.

А сейчас Андрей испытывал не просто затруднения. Он почти тонул. Причем безнадежно. Потому что прошлое катило на него свои волны, а он не только не хотел бежать от него, но, наоборот, с готовностью погружался в пучину, даже не зная, на какой берег его выбросит.

– Андрюша, я боялась. Очень, – прошептала Элла, наклонившись к нему через стол. – Мне эти сорок дней вечностью показались. Как сорок лет. Хотя, если честно, мои сорок лет очень быстро пролетели – как будто кто-то доставил их на ковре-самолете. А вот те дни – это был ад. Я думала, поседею от страха.

– А потом?

– Потом его убили.

– Кто? – Голос снова стал выходить из-под контроля. Поэтому произнести Андрей смог одно-единственное слово.

– Да откуда ж я знаю кто! – воскликнула Элла, взяла бокал и выпила до дна. – Он на сорок дней пришел к Ляльке на могилу, только цветы положил, тут же и грохнуло. Там вместе с ним человек пять полегло. Только двое спаслись. Знаешь кто? Ты и я. Князь ведь после Лялькиной смерти от девчонок не вылезал – говорят, правда, ничего не мог, какой уж тут секс. Он только рыдал и грозил, что нам с тобой не жить. Вот сорок дней пройдет, и он с нами разберется.

– Ты знала? – прошептал Андрей.

– Конечно, девчонки мне сразу позвонили и рассказали. Мы с Ричиком тогда сидели тише воды, ниже травы. А драгоценности я перепрятала – они бы Князу все равно не достались. Но видишь, как вышло. В тот день, когда его убили, я как будто заново родилась. И с тех пор ничего не боюсь – только вот когда собака моя болеет, трясусь как осиновый лист.

Андрей вдруг почувствовал, что его тоже стало трясти.

От того, что все, оказывается, было зря. Вернее, ничего давно уже не было. Ничего! И никого! Ни Князя, ни смертельной опасности. Много лет был только страх, что кто-то идет за ним по пятам и вот-вот раздастся выстрел в спину. Оказывается, за спиной давно уже никого не было. Только тени из прошлого, которые лишили его самого важного – желания жить, любить и писать песни. А может быть, он сам себя этого лишил, когда решил откупиться? Зачем он жил в страхе столько лет? Ему стало стыдно за себя, за то, что, узнав всего лишь год назад про то, что Князь умер, он почувствовал себя победителем и вопреки всем приметам решил купить его дом. Кому и что он хотел доказать? Князю? Тому, оказывается, давно уже было все равно. Но даже мертвый, он все равно победил, потому что украл у Андрея почти пятнадцать лет жизни.

– Элла, а ты-то в чем была виновата?

– Он считал, что это я вас познакомила, – пожала Элла плечами. – Он вообще-то хоть и беспредельщик был, но парень-то хлипкий. Сразу нашел виноватого в том, что Лялька его не любит. Она рассказывала, что когда первый раз собралась от него уходить, то он рыдал и в ногах валялся. Говорил, что покончит с собой.

– Ну да, покончит. Сам же ее и убил.

– Андрюша, он ее не убивал, – покачала головой Элла, и в ее усыпанных камнями серьгах зловеще вспыхнул рубин. – Это произошло случайно. Он действительно любил ее и никогда бы пальцем не тронул. Он даже дом для нее построил на побережье. Помнишь, она исчезла? Они ведь туда уезжали, он показывал, как там красиво, как хорошо. Она потом говорила, что, действительно, место прекрасное, но вот если бы жить не с Князем.

– Серый дом, с прочной крышей из сланца, – прошептал Андрей так тихо, что Элла не расслышала.

– Ну вот, а потом он снова ее туда увез. И она сказала, что уходит. Он потом, напившись, миллион раз показывал девчонкам, как схватил ее рукав, как она попыталась вырваться, но вдруг поскользнулась и изо всех сил ударилась о край какого-то там стола. Стеклянного, кажется. Князь говорил, что ссадина на виске была совсем крошечная, но Ляля в ту же секунду перестала дышать. Как такое может быть? Что это за стол такой?

– Я знаю этот стол, вернее, знал, – уже громче произнес Андрей и почувствовал, что вода вот-вот хлынет из него – только не из сердца, а из глаз. – Его потом одна девушка разбила. Хорошая, кстати, девушка.

– Подружка твоя?

– Нет, случайная знакомая, – покачал Андрей седой головой и обхватил ее руками. – Как-то встретились ненадолго в пути.

– И правда, хорошая девушка, – улыбнулась Элла. – Ничего не было, зато стол разбила. Вот какие нынче женщины! Молодец! Ляльке тоже надо было все разбить и уехать. Но она так не могла. Она все пыталась Князю объяснить, почему она уходит, уверяла, что они могут остаться друзьями. Вот друг ее и привез в Москву в гробу. И тут уж ему все помогли – и вены ей перерезали, и в ванну положили, и справку дали, что это самоубийство. Но девчонки говорили, они никогда не видели, чтобы мужчина так по женщине убивался. Говорил, мол, жить без нее не хочу. Вот судьба его и услышала.

В этот момент официант принес изысканно оформленное блюдо.

– Попробуй наш фирменный стейк, – предложила Элла. – У меня повар – настоящий француз. Тут каждый вечер из-за него не протолкнуться.

– Спасибо. Как же ты сегодня от всех смогла избавиться?

– Да я бы и не смогла, – засмеялась Элла. – У нас сегодня по расписанию был санитарный день. Но когда мне сказали, что звонит известный певец Сава и просит закрыть ресторан на спецобслуживание для Андрея Железнова, как я могла отказать? Ведь в другой раз ты бы никогда сюда и не зашел.