Темно-коричневые, как будто обожженные стены. Широкие полусгнившие доски под ногами. Мишель сразу узнала эту комнату. Только во сне окна были с белыми рамами. А здесь – почерневшие от времени, с треснувшими, давно не мытыми стеклами. И на стенах кое-где висели выцветшие обрывки бумаги. Подойдя ближе, Мишель поняла, что это старые афиши. На одной можно было с трудом различить одетого в кожаную куртку юношу, который держал в руках гитару.

– Это он? – обернулась Мишель к бабушке.

– Нет, ну что ты, это какой-то солист известного ансамбля. Аркаша ведь очень хотел прославиться. Это была его мечта – стать известным музыкантом.

– Понятно, – Мишель еще раз обвела взглядом комнату.

Ей стало неловко за себя, за то, как часто в последние годы она применяла в оформлении модный дизайнерский прием под названием «искусственно состаренный». Требовала покрасить потолок «разводами» или воспроизвести на стенах потеки воды. А сколько досок «продрали» рабочие под ее руководством, стремясь во что бы то ни стало придать им обшарпанный вид? «Сделать интерьер с историей» – так все эти действия называла Мишель, когда читала лекции в школе дизайна. А сейчас вдруг поняла, какая это пошлость – пытаться сотворить то, что время совершит и без твоей помощи. И ничего хорошего в «состаренности» нет. Наоборот, из этой комнаты надо все выломать, вынести, потом хорошенько ее почистить, просушить и отремонтировать заново. Да так, чтобы блестели свежей краской и полы, и окна, и двери. Впрочем, только сейчас Мишель заметила, что никаких дверей в комнате нет, кроме входной, сделанной из фанеры и разрисованной неприличными картинками. «Граффити – еще одно модное направление», – вздохнула Мишель и почти возненавидела то, чем занималась последние десять лет. Фальшь, дешевые декорации и пошлость – вот и все, из чего состоял декор, за который люди готовы были платить огромные деньги. «Правда, – подумала Мишель, – если бы хоть кто-то из ее клиентов увидел эту комнату, то больше никогда в жизни не выбрал ничего “искусственно состаренного”».

– Бабушка, но как он мог здесь жить?

– А больше негде было. У меня совсем маленькая квартирка, правда, со всеми удобствами – театр дал лет двадцать назад. Аркаша тогда не захотел переезжать, а потом не мог уже.

– Он много пил? – решила Мишель не церемониться.

– Не много – он всегда был пьяный. Или как пьяный, я уж и перестала различать, – спокойно ответила бабушка. – Но он любил эту комнату. Говорил, что здесь хорошо писать музыку и играть.

– Почему?

– Так в доме нет никого – это же старый немецкий фонд, все жильцы выехали давно. Вот Аркаша и мог играть на гитаре с утра до ночи. Он ночной житель-то был.

– А у тебя не сохранились его фотографии?

– Вроде нет, – вздохнула Елизавета Кирилловна. – Хотя где-то была фотография, которую он на паспорт делал когда-то, ему тогда было лет тридцать. Я еще с нее хотела сделать портрет на памятник. Но это же только через год. Подожди-ка, давай поищем, коль мы с тобой зашли. Да и вдвоем не так страшно.

Мишель даже представить себе не могла, где бабушка собирается искать фотографию – в комнате не было абсолютно никакой мебели, даже кровати. Но бабушка уверенно, стуча каблуками, подошла к печке, запустила вглубь руку и достала помятую коробку из-под конфет с букетом ярко-алых роз на крышке.

– Вот, может быть, здесь. – Она смахнула пыль и открыла коробку.

Мишель подошла ближе и заглянула через плечо.

Коробка почти доверху была забита корешками квитанций денежных переводов. На одном Мишель смогла прочитать: «Москва, А.Г. Ардов».

«Папа присылал Аркадию деньги, – осенило Мишель. – И не только на похороны, но и всю его жизнь. Зачем? За что он платил?»

– Вот, смотри, – протянула бабушка крошечную черно-белую фотографию.

Мужчина улыбался так, как улыбается человек, которого впереди ждут только успех и счастье. У него были темные глаза, хорошо очерченный рот и волевой подбородок. Мишель еще раз осмотрела комнату – лицо на фотографии и царившая вокруг разруха никак не вязались. Она была уверена, что если бы этот красавец вдруг каким-то чудом узнал, в каких декорациях пройдут последние годы его жизни, то он бы искренне рассмеялся. Мужчины с волевыми подбородками не живут в таких условиях! Они созданы для того, чтобы побеждать, чтобы их любили женщины. Наверное, когда-то все это было и в жизни красавца-мужчины с фотографии, а потом что-то сломалось.

– Красивый, – только и смогла произнести Мишель, привалившись к стене. Неожиданно она почувствовала, как сильно устала. Но присесть было не на что.

– Я всегда верила в него, – улыбнулась бабушка и прижала к себе коробку из-под конфет.

Издали даже могло показаться, что она держит в руках букет цветов как актриса, которая вышла на поклон под аплодисменты публики. Но сейчас зритель у нее был один.

– Расскажи, почему они расстались с мамой, – попросила Мишель и села на пол, не боясь испачкать свое роскошное черное пальто. Ведь, в конце концов, это был ее родной дом, а дома, как известно, и стены помогают.

Бабушка вздохнула и вдруг легко опустилась рядом. Мишель не могла не восхититься, с каким изяществом и грацией она это проделала.

– Они встретились, когда учились в консерватории в Петербурге, тогдашнем Ленинграде, – начала Елизавета Кирилловна хорошо поставленным голосом.

Мишель даже показалось, что сейчас она выслушает не историю встречи и расставания своих родителей, а радиопостановку любовного романа. Интонации бабушкиного голоса завораживали и уносили в прошлое.

– Оба приехали из прибалтийского города. Оба были красивы и талантливы. Он мечтал стать гитаристом, а она грезила о карьере оперной певицы. И так случилось, что с первого взгляда они полюбили друг друга. Почему-то в родном городе они ни разу не столкнулись, а узнали друга друга только в северной столице. Они были самой красивой парой в консерватории – их даже как-то пригласили сняться на какой-то советский плакат, символизирующий вечную любовь. Еще бы! Он – высокий, стройный, с пронзительными карими глазами. Она – изящная синеглазая брюнетка. Но потом случилось так, что им пришлось вернуться в родной город – после окончания консерватории для них не нашлось места ни в одном театре или музыкальном коллективе Петербурга. Но это не расстроило их – ведь они любили друг друга и верили, что все впереди. Правда, он неожиданно увлекся эстрадой и хотел создать свой вокально-инструментальный ансамбль. Она этой его мечты не разделяла, но им казалось, что ничего страшного в этом нет. Она будет петь романсы и оперные партии, а он прославится и начнет собирать стадионы. Они вернулись домой. Она выступала в клубах, в ресторанах. Он тоже попробовал петь, но голос был слабый и ничего не получилось. Тогда пришлось зарабатывать себе на жизнь уроками игры на гитаре. Так они прожили два года. Она все время спрашивала его, когда же они уедут в Москву или Ленинград? Но он молчал. У него не было ответа на этот вопрос. А потом ей предложили выступать на теплоходе, который курсировал по Черному морю. Пять месяцев в году, полный пансион и неплохой гонорар. Она согласилась и уехала. Он ждал ее и так сильно тосковал, что даже впервые в жизни сочинил несколько песен. Но когда она вернулась, то заявила, что уходит, – встретила настоящего мужчину, начинающего, но очень талантливого юриста. И главное, ее новый возлюбленный живет в Москве, значит, карьера в столичных театрах ей обеспечена. Скандал был страшный! Он порвал и сжег все записи посвященных ей песен. Когда она собрала вещи, наглотался таблеток. Наверное, певица еще хоть немного любила своего гитариста, потому что, вздохнув, распаковала чемодан и… осталась дома. Через какое-то время у них родилась дочь Маша. И с этого момента вся их жизнь пошла кувырком. Денег не было. Его никто никуда не приглашал. Он потихоньку начал пить – сначала коньяк, вино, потом водку. А там уж понеслось! Неожиданно он собрал коллектив музыкантов, с которым, по его словам, репетировал с утра до вечера. Так это было или нет – никто не знает, но домой он приходил под утро. И как-то, вернувшись домой на заре, увидел, что жена и трехлетняя дочка исчезли. И только на столе белел листок бумаги. Он не с первого раза прочитал все, что там было написано. Но постепенно разобрался. «Аркадий, прости, мы с Машей уехали в Москву. Александр пришлет тебе необходимые бумаги для развода и усыновления. Пожалуйста, не спорь и все подпиши. Не ломай жизнь мне и ребенку. Светлана». Так он остался один. Последующие годы его жизни прошли как в тумане – быстро и невыразительно. А потом он умер. Все!

Мишель испугалась, что бабушка сейчас встанет и «выйдет на поклоны». И что ей тогда делать? Аплодировать такой пустой и такой страшной истории жизни человека, который был ее отцом?

– Бабушка, этот сюжет очень подходит для сериала. Ну а как было на самом деле? – спросила Мишель, понимая, что ни на шаг не приблизилась к правде.

– Зачем тебе это знать? – Бабушка тут же из рассказчицы душещипательных историй превратилась в «старушенцию», которую боится весь театр и особенно артист Мельников. – Ты хочешь знать, что Аркадий умер, будучи уверенным, что ты не его дочь? Поэтому он так легко согласился, чтобы ты из Марии Аркадьевны превратилась в Мишель Александровну. А ты думаешь почему? Да, его предали все.

«Даже ты! – чуть не сорвалось у Мишель. – Бросила единственного сына, занималась своими любовниками, театром, бог знает чем еще, только не родным сыном. А теперь сидишь на полу и рассказываешь сентиментальные истории, которых в жизни почти не бывают. Или в сериалах не врут?» Но вместо этого Мишель спросила:

– Так за что же Александр Генрихович присылал ему деньги? За что платил?

– Не знаю … – пожала худыми плечами бабушка.

– Понятно.

Мишель уже было все равно. Она хотела только одного – добраться как можно быстрее до отеля, принять душ и лечь спать. А утром сдать пальто в химчистку и забыть об этой комнате своего детства как можно скорее.

– Да, я действительно ничего больше не знаю, – сказала бабушка. – Спроси у своей матери. Может, она скажет тебе правду. Это я тут создала ее прекрасный образ. А в жизни она повела себя как предательница. Она не должна была бросать Аркашу, не должна!

– Ты же сама сказала, что с тонущего корабля нужно бежать.

– Во-первых, тогда он еще не тонул, – отчеканила Елизавета Кирилловна. – А во-вторых, да, я сказала, но я так никогда не думала. Просто тебя не хотела сразу расстраивать. А мать твоя…

– Не надо, бабушка, – решительно остановила ее Мишель. – Я ничего плохого не хочу слышать про маму. И мне, кстати, понравился ее романтический образ, который ты так убедительно создала.

– Да, я хорошая актриса, но… – не сдавалась бабушка.

Несмотря на то что раньше они никогда не встречались, эти две женщины были слишком похожи и всегда стремились к тому, чтобы последнее слово оставалось за ними. Бабушка и внучка. Это многое объясняет. Впрочем, именно сейчас Мишель решила уступить.

– Пожалей меня, – по-детски попросила она. – Я хотя бы наверняка знаю, кто моя мать. А это совсем немало.

Она вдруг почувствовала, что соскучилась по матери. Наверное, на ее лице отразилось что-то, испугавшее бабушку. Внучка как будто стала стремительно от нее удаляться и мыслями была уже не здесь, не в этой насквозь прогнившей комнате своего детства.

– Ты еще приедешь ко мне? – неожиданно спросила Елизавета Кирилловна так жалобно, будто собралась просить милостыню.

Мишель не могла понять – играет она или переживает по-настоящему? Неужели нормальный человек может так легко жонглировать эмоциями?

Вдруг Елизавета Кирилловна заплакала – громко, навзрыд. «Господи, – подумала Мишель. – Никакая она не стальная и не равнодушная, просто рядом с ней так давно нет человека, который готов был бы ее утешить, да и просто выслушать».

– Конечно, бабушка, я приеду. И не важно, что ты сейчас мне рассказала. Не важно, кто кому родной или нет. Я люблю тебя, и это главное. Понимаешь?

– Да, да, – слишком часто, по-старушечьи закивала бабушка, и очки слетели с ее лица.

Мишель наконец-то увидела ее глаза – когда-то ярко-синие, а сейчас будто запорошенные серой пылью. И пыль эта забилась в морщины, сделав их еще более явными, почти нарисованными.

Это были глаза очень красивой женщины, с которой случилась обычная история – она постарела.

«Как много глаз у одиночества», – с тоской подумала Мишель и еще сильнее сжала сухую, обтянутую тонкой, как пергаментная бумага, руку своей бабушки.

– Какая у тебя сумка замечательная, – произнесла Елизавета Кирилловна с плохо скрываемой завистью, когда они прощались. – Яркая, нарядная и мягкая, наверное, как бархат. Всегда о такой мечтала.

Мишель догадалась, чего ждет от нее бабушка. Но сделала вид, что не поняла, и произнесла немного извиняющимся тоном:

– Я подарю тебе точно такую же. Хорошо? Но только чуть позже – в следующий раз приеду и обязательно привезу.

– Конечно, конечно, – покачала головой бабушка.

Когда он будет, этот следующий раз? Она была женщиной с большим опытом и прекрасно знала: если что-то не дарят сразу, то не стоит и ждать.

– Нет, я не забуду, – горячо начала переубеждать ее Мишель. – Я в следующий раз привезу точно такую же, только новую.

– Не волнуйся, я понимаю. Тебе ее, наверное, мужчина подарил, – игриво улыбнулась бабушка. – Который? Тот, который женат, или тот, который просто хороший парень?

Мишель ничего не ответила и быстро перевела разговор на другую тему. Не могла же она сказать, что на дне этой сумки лежат те самые обрывки, на которых записаны последние десять лет ее жизни.

Она попрощалась с бабушкой и отправилась в отель. К себе ночевать Елизавета Кирилловна ее не пригласила – для этого они пока еще слишком плохо знали друг друга.

По дороге Мишель заехала в круглосуточный магазин и в отделе хозяйственных товаров купила тюбик клея, который, если верить аннотации, способен был спасти и заново воссоединить все что угодно – бумагу, кожу, бетон и даже железо.