Одному лететь было скучно и небезопасно, поэтому я взял с собой Жана. Мальчишка равнодушно отнесся к моим словам, пожал плечами и сказал, что через четверть часа он будет готов.

— Ну, не торопись, летим завтра в семь, — с улыбкой остановил я его, когда он повернулся и направился к двери.

Планетолет стартовал с резервной, давно не использовавшейся площадки. Мне показалось, даже всезнайка-компьютер космодромного мобиля, развозившего пассажиров по кораблям, потратил секунду лишнего времени, соображая, как провезти нас до места. Наконец, покрутившись среди контейнеров и титановых опор барж, аппарат замер возле облупленного монстра. Рядом с кораблем стояла компания, как я понял, наших попутчиков. Ближе всех колыхалась упитанная дама в безразмерном легком скафандре. Дальше копошился в своих вещах старичок, а около него — наверняка бедный студент — молодой человек, похожий на меня, с камкодером и саквояжем в руках. На наше появление они отреагировали по-разному. Студент отсалютовал мне с Жаном, зевнул, покрутился на месте вроде ищущей места собаки и уселся на промозглый реголит в позе медитирующего йога. Старичок поднял голову, уставился сквозь нас и все шевелил беззвучно губами под закрытым прозрачным колпаком шлема. Он как пить дать и не видел нас вовсе, рассуждая о своих проблемах. А вот дама с нескрываемым испугом подалась назад — очевидно, мы имели весьма воинственный вид — и, стоя за спиной студента, склонила голову и сложила руки на животе, не то недовольная нашим присутствием, не то вспомнив нечто важное, нам неведомое.

Вскорости мы завалили в багажное отделение и разместились там, используя тюки с почтой как кресла. Заглянувший для порядка бортмеханик прокричал, заставив всех открыть забрала:

— Эта! Почту просим вас особо не мять! Валяйтесь лучше на синих мешках — в них шмотки и биться нечему.

Все уселись на мешки с одеждой. Старичок забился в угол и, отгороженный от нас коробками, вскоре захрапел. Глядя на него, студент тоже растянулся на своем ложе, вызывающе взгромоздив пыльные ботинки на мешок с заказной почтой. Жан, умещавшийся на половине тюка, свернулся калачиком и отвернулся от меня, глядя в даль отсека, на оранжевые огоньки, горевшие над люком. А я бестолково пялился на груду пакетов и думал: "Вот лежат рядышком посылки бедных, простых людей и письма богачей. Первым не по карману телепортация, вторым же не нравится безликая компьютерная связь через факсы, и они предпочитают посылать по старинке своим родным дорогие конверты на дальние, дальние планеты. Может быть, это очень даже приятно — получить издалека, за тридевять земель помятую, поистертую на краях весточку от близкого человека, написанную им самим, собственноручно, — не знаю: никто никогда не писал мне настоящих писем. С какой стороны ни глянь — везде чувствуешь себя обделенным...".

Тут я заметил, что соседка с печальной улыбкой на лице, чуть касаясь пальцами, поглаживает шелковистые волосы уснувшего Жана. Заметив мой взгляд, она поспешно отдернула руку:

— Чем вы не дети? — спросила она меня извиняющимся голосом. — Ведь все то же... Вы такие же...

В глазах толстушки была отражена искренняя жалость. Я не раз видывал такие сцены. У женщин силен инстинкт материнства. Не случайно же именно они активно борются против практики культивирования искусственных солдат-мальчишек.

— Не такие... — Я покачал в ответ головой. — Совсем не такие...

— Ну почему же?! — с жаром зашептала она. — Те же ручки, те же ножки и глазки... Боже мой, какие невинные и добрые...

Мои уста невольно изобразили улыбку:

— Не стоит... Эти ручки предназначены сжимать цевье бластера. Эти ножки топают по переборкам боевых кораблей. А в голубых прелестных глазках застывали такие картины, какие не приведи господь увидеть вам даже в кошмарном сне.

— Но это же преступление! — в порыве суеверного ужаса отшатнулась от меня соседка. — Чудовищное преступление — это же дети!

Наверно, уже в сотый раз за свою жизнью участвовал в таких словопрениях, и знал, что в них нет проку. Чтобы закончить наш разговор, я ответил, может быть, и жестоко, зато оставил ее далее безмолвной:

— Послушайте, вы, жалелки всех мастей! Запомните раз и навсегда: нам не кажется трагедией наша жизнь и работа. Даже малышей, только что появившихся на свет искусственников, вы сразу же отличите от детишек. Мы покорны, не способны на ослиное упрямство — качество, присущее всем нормальным чадам, мы бессловесные исполнители и, к великому счастью, лишены сожалений о прошлом и страха перед будущим...

В тишине отсека было слышно, как сопит старичок, чешется во сне студент, засунув руку за отворот скафандра. Упитанная дама больше не смотрела в мою сторону. Ее плечи слегка приподнимались и опускались. Может быть, ей было душно, а может быть, она плакала, ведь не перевелся покуда сей странный тип сентиментальных особ, которые не могут переносить спокойно рассказы о судьбах чужих людей, тем более похожих на детей, и начинают придумывать себе невесть что, вытирая слезы и сознавая свое бессилие перед скрытой несправедливостью нашего бытия, извечной и неискоренимой.

Через несколько часов безмолвия наш почтовый причалил к орбитальному комплексу на орбите Марса. Нас попросили освободить отсек, причем сделали это крайне поспешно, не деликатно, давая понять, что в глазах экипажа мы мало чем отличаемся от коробок с барахлом. Будучи выпихнутыми на пирс, мы несколько минут приходили в себя, потягиваясь и хрустя задеревеневшими суставами. Первым прочь засеменил старичок, волоча свой скарб. За ним двинулись и мы с Жаном, шагая легко, ибо не были обременены багажом. Через полчаса наш дуэт уже занимал места в рейсовом лайнере, идущем вдоль экватора планеты. Мы должны были добраться до равнины Исиды, а оттуда — в печально известные пески Большого Сирта.

* * *

Когда я сложил первые десятки листов рукописи, то обнаружил, что летопись, первоначально задуманная как простой рассказ о нашей жизни, о быте экспедиционного корпуса, дабы пресечь всевозможные домыслы, которыми потчуют журналы и газеты, постепенно перерастает в нечто большее. Получается прямо настоящая исповедь. Клянусь вам, я не думал об этом, просто писать от первого лица иначе мне просто невозможно. И раз уж такое дело, придется подробнее рассказать вам о Марсе и определенной части его обитателей. Кому-то это покажется неправдоподобным: "Такого не может быть в самом центре цивилизации — в Солнечной системе!" Но в ответ я могу только саркастически усмехнуться: "Может, может..."