– Король видел? – спрашивает Джейн Сеймур.

– Король гордится ею. – Кромвель обращается к Анне, вытянувшейся на своем катафалке. – Сказал, никогда еще вы не были так прекрасны. Прислал вам это.

Анна издает слабый звук, что-то среднее между благодарностью и стоном: опять алмаз?

– И поцелуй, который я посоветовал королю доставить самому.

Она не протягивает руку за подарком, и он испытывает почти непреодолимое желание положить кольцо ей на живот и удалиться. Вместо этого он передает подарок ее сестре.

– Пир начнется, когда вы будете готовы, ваше королевское величество, не раньше. Хорошенько отдохните.

Она со стоном выпрямляется.

– Я готова.

Мэри Говард бросается к ней и начинает неумело, по-девичьи, словно гладит птенца, растирать ей ноги.

– Поди прочь, – недовольно бурчит помазанная королева. Она выглядит больной. – Где вы пропадали вчера? Толпа приветствовала меня, я слышала собственными ушами. Говорят, народ любит Екатерину, на деле женщины ее просто жалеют. От нас они получат больше. Они еще полюбят меня, когда родится ребенок.

– Но, мадам, – вступает Джейн Рочфорд, – они любят Екатерину, потому что она дочь помазанных монархов. Смиритесь, мадам, они никогда не полюбят вас… больше, чем любят сейчас… Вот и Кромвель вам скажет. Их чувства не имеют отношения к вашим достоинствам. Так вышло. Стоит ли обманываться?

– Довольно об этом, – произносит Джейн Сеймур.

Кромвель оборачивается и видит нечто удивительное: малышка выросла.

– Леди Кэри, – говорит Джейн Рочфорд, – мы должны облачить вашу сестру. Проводите мастера Кромвеля. Наверняка вам есть о чем поболтать, так что не нарушайте традицию.

За дверью он оборачивается:

– Мария?

Замечает круги у нее под глазами.

– Да?

В ее тоне ему слышится: «Да, и что теперь?»

– Я сожалею, что брак с моим племянником не сложился.

– А я и не напрашивалась, – криво улыбается она. – Теперь я никогда не увижу ваш дом, о котором столько наслышана.

– И что же вы слышали?

– Про сундуки, лопающиеся от золотых монет.

– Мы бы такого не допустили. Заказали бы сундуки повместительнее.

– Говорят, там лежат деньги короля.

– Все деньги принадлежат королю. На них его портрет. Мария, – он берет ее руку, – я не смог убедить его отказаться от вас. Он…

– А вы пытались?

– В моем доме вам бы такое не грозило. Впрочем, вы, сестра королевы, вправе рассчитывать на лучшую партию.

– Сомневаюсь, что в сестринские обязанности входит то, чем я занимаюсь по ночам.

Она родит Генриху еще ребенка, и Анна задушит его в колыбели.

– Ваш приятель Уильям Стаффорд при дворе. Вы по-прежнему друзья?

– Вообразите, в каком восторге он от моего теперешнего положения. Однако по крайней мере теперь я в фаворе у отца. Монсеньор вспомнил про дочь. Боже упаси, чтобы король объезжал кобылок из другого стойла.

– Когда-нибудь это закончится. Они вас отпустят. Король обеспечит вас, выделит пенсию. Я замолвлю словечко.

– Пенсию? Грязной половой тряпке? – взвивается Мария; она сломлена; крупные слезы катятся по лицу. Он ловит и смахивает слезинки, шепчет слова утешения, больше всего на свете желая оказаться подальше отсюда. Уходя, оборачивается и смотрит на нее, одиноко стоящую у двери. Во что бы то ни стало нужно ей помочь, думает он, она теряет привлекательность.

Генрих наблюдает с галереи Вестминстер-холла, как занимает почетное место за столом его королева, ее фрейлины, цвет английского дворянства. Король сыт и теперь обмакивает в корицу тонкие ломтики яблока. Рядом с ним, encore les ambassadeurs [78] , Жан де Дентвиль – кутается в меха, спасаясь от июньской прохлады – и второй посол, друг Дентвиля, епископ Лаворский в великолепной парчовой мантии.

– Это было весьма впечатляюще, Кремюэль, – говорит де Сельв; проницательные карие глаза сверлят его, ничего не упуская. От него тоже ничего не ускользает: строчки и швы, крой и глубина окраски; он восхищен насыщенным цветом епископской мантии. Говорят, эти двое французов евангельской веры, но при дворе Франциска им негде развернуться, жалкий кружок богословов, к которым, тщеславия ради, благоволит король; у Франциска нет ни своего Томаса Мора, ни своего Эразма, неудивительно, что его гордость уязвлена.

– Взгляните на мою королеву. – Генрих перевешивается через перила. С таким же успехом мог бы сидеть внизу. – Она стоит пышной церемонии, не правда ли?

– Я велел вставить новые стекла, – говорит Кромвель, – чтобы любоваться королевой во всей красе.

– Fiat lux [79] , – бормочет де Сельв.

– Она была на высоте, – замечает де Дентвиль. – Шесть часов на ногах. Можно поздравить ваше величество с обретением супруги, по-крестьянски выносливой. Не сочтите мои слова неуважением.