– А по-твоему должна была?

– Леди Брайан считает, что ты чрезвычайно мил. Разве для женщины это не естественно?

– Я не заметил в ней ничего естественного.

– Найди кого-нибудь, кто растопит камин. А я распоряжусь насчет ужина. Вряд ли король хочет уморить ее голодом.

– А ты ей понравился, – говорит Грегори. – Странно.

Он понимает, что сын говорит искренне.

– Разве такого не может быть? Мне кажется, дочери меня любили. Бедняжка Грейс, я так и не знаю, понимала ли она толком, кто я.

– Она тебя обожала, когда ты сделал ей ангельские крылья. Говорила, что будет хранить их всегда-всегда. – Сын отворачивается; в голосе как будто страх. – Рейф утверждает, что скоро ты будешь вторым человеком в королевстве. Что это уже и теперь так, неофициально. Что король поставит тебя выше лорда-канцлера и всех остальных. Даже выше Норфолка.

– Рейф забегает вперед. Послушай, сын, не говори никому о Марии. Включая Рейфа.

– Я услышал больше, чем следовало?

– Что, по-твоему, будет, если король завтра умрет?

– Мы будем скорбеть.

– А кто займет трон?

Грегори кивает в сторону леди Брайан, в сторону девочки в колыбели.

– Так сказал парламент. Или королем станет сын королевы, который еще не родился.

– Но произойдет ли это? На самом деле? Еще не родившийся младенец? Девочка, которой нет и года? При регентстве Анны? Болейны были бы рады, это да.

– Тогда Фицрой.

– Надо ли искать так далеко?

Взгляд Грегори обращается к дверям комнаты, из которой они вышли.

– Вот именно, – говорит Кромвель. – И вот что, Грегори. Очень разумно составлять планы на полгода, на год вперед, но грош им цена, если у тебя нет планов на завтрашний день.

После ужина он беседует с леди Шелтон. Леди Брайан уходит спать, потом спускается их урезонить.

– Вы так за ночь совсем не отдохнете!

– Да-да, – машет на нее Анна Шелтон. – Проснемся квелые, кушать не захотим.

Когда слуги, зевая, уходят, а свечи догорают, они перебираются в другие покои, поменьше и потеплее, продолжают беседу там. Вы дали Марии добрый совет, говорит леди Шелтон, хорошо бы она ему последовала, боюсь, ей предстоят трудные времена. Она говорит о своем брате Томасе Болейне: эгоистичнее человека я не знаю, и не мудрено, что Анна такая хищница, что она от него слышала, кроме разговоров о деньгах да как выдвинуться за счет других; он бы продал дочерей голыми на берберийском невольничьем рынке, если бы рассчитывал получить хорошую цену.

Он улыбается, представив, как в окружении слуг с ятаганами торгуется за Марию Болейн; затем вновь переносит внимание на ее тетку. Та посвящает его в секреты Болейнов, он же не посвящает ее в свои секреты, хоть ей и кажется, что посвятил.

Когда он входит в спальню, Грегори уже спит, но приоткрывает глаза и спрашивает:

– Дорогой отец, где ты был, в постели у леди Шелтон?

Это бывает, но не с женщинами из семейства Болейн.

– Чудны́е сны тебе снятся. Леди Шелтон тридцать лет замужем.

– Я думал после ужина посидеть с леди Марией… надеюсь, я не сказал чего плохого? Только она такая язвительная. Я не могу разговаривать с такой язвительной девушкой.

Грегори взбрыкивает на перине и тут же засыпает снова.

Когда Фишер наконец приходит в себя и молит короля о прощении, он ссылается на болезнь и старческую немощь. Король отвечает, что не отзовет билль, однако, по своему обыкновению, помилует тех, кто признал свою вину.

Блаженную повесят. Кромвель молчит о троне из костей, только сообщает Генриху, что она больше не пророчествует, и надеется, что на Тайберне, с петлей на шее, она не выставит его лжецом.

Когда советники встают на колени и умоляют вычеркнуть из списка имя Томаса Мора, король уступает. Возможно, Генрих только этого и ждал: чтобы его уговорили. Анны с ними нет; не исключено, что в ее присутствии все повернулось бы иначе.

Они выходят, отряхивая колени. Ему кажется, он слышит смех кардинала из какой-то невидимой части комнаты. Достоинство Одли не пострадало, а вот Норфолк взвинчен, потому что не сумел подняться сам – подвели суставы, – и пришлось им с Одли вдвоем поднимать герцога с колен.

– Я думал, буду стоять там еще час, – говорит тот. – Умоляя и упрашивая.

– Штука в том, – обращается Кромвель к Одли, – что Мор по-прежнему получает из казны пенсион. Думаю, пора это прекратить.

– Он получил передышку. Дай Бог, чтобы одумался. Он привел в порядок свои дела?

– Переписал все, что мог, на детей. Я слышал от Ропера.

– Стряпчие! – ворчит герцог. – Если я впаду в опалу, кто позаботится о моих делах?

Норфолк вспотел; Кромвель умеряет шаг, Одли тоже; пока они топчутся, Кранмер нагоняет их, как запоздалая мысль. Он оборачивается и берет архиепископа под руку. Тот присутствует на всех заседаниях парламента: на скамье епископов, где в последнее время подозрительно много свободных мест.