– Скажите Уиллу, мы репетируем, как будем на коленях просить короля, чтобы тот вычеркнул Мора из списка.

Герцог опрокидывает в глотку вино из кубка – которого собственноручно себе налил – и с грохотом ставит кубок на стол.

– Ваш кардинал говорил, Генрих скорее отдаст полцарства, чем поступится своим капризом.

– Однако я его уговариваю… и вы, лорд-канцлер, ведь тоже?..

– О да! – восклицает герцог. – Если Том уговаривает, то и лорд-канцлер туда же. Курлы-мурлы!

Зовите-меня хлопает глазами.

– Можно пригласить Уилла?

– Так мы согласны? Молим на коленях?

– Я без Кранмера не пойду, – объявляет герцог. – С какой стати мирянину утруждать суставы?

– Позвать милорда Суффолка тоже? – спрашивает Одли.

– Нет. У него сын при смерти. Наследник. – Герцог утирает рукой рот. – Без месяца восемнадцать лет. – Перебирает реликварии, образки. – У Брэндона только один сын. И у меня. И у вас, Кромвель. И у Томаса Мора. У всех по одному. Дай Бог Чарльзу сил, придется ему, не щадя себя, заводить новых детей с новой женой. – Лающий смешок. – Если бы я мог отправить в отставку старую жену, я бы тоже взял себе славненькую пятнадцатилетку. Да только поди ее сплавь!

Одли багровеет:

– Милорд, вы женаты, и благополучно женаты, двадцать лет!

– А то я без вас не знаю. Все равно что заталкивать себя в старый кожаный мешок. – Костлявая рука герцога стискивает его плечо. – Добудьте мне развод, Кромвель, а? Вы с милордом архиепископом придумайте какую-нибудь лазейку. Обещаю, из-за моего развода никого не убьют.

– А кого убивают? – спрашивает Ризли.

– Мы собираемся убить Томаса Мора, разве нет? Точим нож на старика Фишера.

– Боже упаси. – Лорд-канцлер встает, запахивает мантию. – О смертной казни речи не идет. Мор и епископ Рочестерский всего лишь соучастники.

– Что, – говорит Ризли, – безусловно, тоже тяжкое преступление.

Норфолк пожимает плечами.

– Сейчас или позже – разница невелика. Мор не примет вашу присягу. И Фишер тоже.

– Я совершенно убежден, что они ее примут, – говорит Одли. – Мы приведем неоспоримые доводы. Ни один разумный человек не откажется присягнуть будущему наследнику престола ради блага своей страны.

– Значит, Екатерина тоже должна присягнуть, – говорит герцог, – чтобы дети моей племянницы правили без помех? А как насчет Марии – вы и ее намерены привести к присяге? А если они откажутся, что вы будете делать? Отволочете их на Тайберн и вздернете, на радость их родичу-императору?

Они с Одли обмениваются взглядами. Одли говорит:

– Милорд, вам не следует пить до обеда так много вина.

– О, чирив-чив-чив, – отвечает герцог.

Неделю назад он навещал в Хэтфилде двух августейших особ, принцессу Елизавету и леди Марию, дочь короля.

– Упаси тебя Бог перепутать титулы, – сказал он Грегори по дороге.

Грегори ответил:

– Ты уже жалеешь, что взял не Ричарда.

Ему не хотелось уезжать из Лондона, когда в парламенте такое жаркое время, но король настоял: обернетесь за два дня, я хочу, чтобы вы своими глазами взглянули, что там у них и как. Снег тает, по дорогам бегут ручьи, в рощицах, где всегда тень, на лужах еще по-прежнему лед. Когда они переправлялись через реку в Хертфордшир, ненадолго выглянуло солнце; терновник тянет корявые ветки с белыми цветочками – хочет вручить ему петицию против излишне долгой английской зимы.

– Я здесь бывал, давно. Тогда это был дворец кардинала Мортона, архиепископа Кентерберийского. Весной, когда заканчивалась судебная сессия и становилось теплее, он перебирался сюда. Мне было лет девять-десять. Дядя Джон сажал меня на провиантскую телегу с лучшими сырами и паштетами, чтобы их не стащили при остановке.

– А охраны у вас не было?

– Охраны-то он и боялся.

– Quis custodiet ipsos custodes? [93]

– Я, очевидно.

– А что бы ты сделал?

– Не знаю. Покусал их?

Старый кирпичный фасад оказался ниже, чем ему помнилось, но с детскими воспоминаниями так всегда. Пажи и джентльмены выбегают во двор, конюхи берут лошадей под уздцы и ведут на конюшню, в доме ждет подогретое вино – совсем не так его встречали здесь прежде. Таскать воду и дрова, топить печи – тяжелое занятие для ребенка, но он упорно работал наравне со взрослыми, голодный и грязный, пока кто-нибудь не замечал, что он валится с ног, или пока не падал на самом деле.

Всем этим странным хозяйством заведует сэр Джон Шелтон, но Кромвель подгадал время, когда сэр Джон в отъезде: ему надо поговорить с женщинами, а не слушать, как Шелтон после обеда разглагольствует о лошадях, собаках и своих юношеских подвигах. Впрочем, на пороге он жалеет о своем решении: по лестнице старческой походкой семенит леди Брайан, мать одноглазого Фрэнсиса, воспитательница маленькой принцессы. Ей почти семьдесят, она давным-давно бабушка, и он видит, как шевелятся ее губы, до того как может различить голос: ее милость спала до одиннадцати, кричала до полуночи, измучилась совсем наша ласточка, часик подремала, проснулась квелая, щечки красные, заподозрили лихорадку, разбудили леди Шелтон, подняли врачей, уже зубки режутся, опасное время! Дали успокаивающую микстурку, к рассвету угомонилась, проснулась в девять, покушала…