Олег стоял у окна, видел жёлтую, слегка ущербную луну, плывущую над чёрными крышами в чистом пустом небе, слышал в трубке низкий, с хрипотцой голос Катерины и думал только об одном, удастся ли ему сегодня уснуть. У него кончилось снотворное, а новую упаковку он купить не успел.

– Я смотрю в небо, – с издевательской насмешливостью ответил он сестре. – Представь себе: кроме луны там нет ни-че-го! Пусто!

– Как – нет?!– вскрикнула Катерина. – Мама наша там мучается за грехи свои, ждёт, когда мы простим её. Не простим, так и будет мучиться. А потом и наша придёт очередь – вслед за ней.

Олег обещал позвонить утром и, отключив мобильник, остался стоять у окна: смотрел на луну, слегка откушенную с одного боку – она казалась ему сейчас пересекающим небо лунным псом. Свободным псом, ни от кого не зависящим, бегущим куда-то в абсолютной тишине. И нет вокруг него треска телефонных звонков, мельтешения человеческих лиц, пристальных взглядов, нет тягостного ожидания неизвестных перемен.

Теперь он часто приходил на работу во взвинченном состоянии, общался с шефом, которого считал безнадёжно ограниченным человеком, забывая стереть со своего лица язвительную усмешку, по телефону разговаривал срываясь на крик, рассеянно удалял в компьютере нужные файлы и покидал офис молча, ни с кем из сослуживцев не прощаясь. С каждым днём у него всё яснее и упорнее возникала мысль: с этой работы пора уходить.

Он даже сказал об этом Сёмину, но Андрей Владленович куда-то торопился, не стал вникать в подробности, буркнув в трубку: «Ты человек взрослый, тебе решать». А шеф, которому он, Олег, дал понять, что собирается уйти, вдруг сказал с сочувствием: «Тебе бы в отпуск… Уехать куда-нибудь, отвлечься…»

Олег же был убеждён: нет, нельзя сейчас в отпуск. То, что тяготило его, с чем он просыпался и ехал в офис, ощущая на себе чужие изучающие взгляды, должно вот-вот кончиться. Облегчение придёт, непременно придёт, убеждал он себя. Только надо ещё немного потерпеть.

14

В эту ночь он ушёл от Алевтины рано, в одиннадцатом часу. Как-то тесно и душно ему там стало. А на улице белел снег, мелкий и жёсткий, кажется, первый в этом декабре. Ветер студил лицо, клонил голые кроны деревьев, нёс над крышами рваные облака. Сквозь их промоины мутно взблёскивала луна, казалось, она длинными прыжками пересекала небо, то ныряя в облачную муть, то вырываясь из неё.

Олег шёл через старый парк к троллейбусной остановке с твёрдым решением – никогда к Алевтине не возвращаться. Устал от её слёз. От вопросительных взглядов. От гнетущей её заботливости. Хватит с него этого плена. Он начнёт новую жизнь. Как? Ещё не знает, но первый шаг сделан. Правда, Алевтине ничего не сказал, объяснит потом, по телефону. А ещё позвонит в офис и попрощается. Навсегда. Деньги у него есть, обойдётся какое-то время. И Сёмину позвонит. Спросит: что, в его помощи он, Андрей Владленович, уже не нуждается? Тогда почему ни разу за этот месяц не дёрнул его, Олега Рябикина, не зазвал в свой «Строймонтажинвест»?

Какие-то тени мелькали в кустах. Быстрые и гибкие. То сплетались в клубок, то рассыпались на белом снегу чёрной живой мозаикой. А, вот оно что, опять здесь собачье кодло мечется. И место выбрали – на пути к троллейбусу. Нет, он не свернёт. Палку бы подобрать или камень, не разглядишь, всё снегом присыпано.

А тени вьются слева и справа, ныряют под садовые скамейки, выпрыгивая, подкатываются к ногам. Лай, оскаленные пасти. Ну да, конечно, сейчас, ночью, это их территория, а он вторгся. Нет, Олег их не боится. Надоело бояться. Снял с плеча брезентовую сумку на длинном ремне. Взмахнул. Откатились тени. И тут же снова, чёрным прибоем – к ногам. С остервенением, с визгом. Вожак – самый рослый и жилистый. Прыгнул, вцепился в сумку. Треснул брезент. Лопнул ремешок. Ах ты дрянь! Ногой его. В морду.

Нет, не получилось. Отскочил вожак, но для разбега. Прыгнул, вцепился в ногу, обжёг – повыше щиколотки. Рвал штанину под радостную какофонию собачьих голосов. Поскользнулся Олег. Упал. Покатилась в снег модная его фуражка. Вот сейчас вожак вцепится в горло. И накинется тогда вся стая, будет рвать на клочки его пальто, его руки, его лицо. Ах вы собачье отродье! Думаете, я так не умею?

Поднялся Олег на четвереньки, услышав, как вырвалось из него рычание. Потом – лай и визг, и снова – рычание. Да, он так может! Громко и резко! У самого даже уши закладывает. Кинулся на вожака. Увидел – шарахнулось собачье кодло, застыло вокруг кольцом. Подался в сторону вожак, но нет, не отступит теперь Олег: прыжками, на четвереньках – за ним! С победным лаем и рыком! Главное – не разгибаться. Пусть видят – он не человек, он зверь, непонятный и жуткий, скачущий на них чёрной горбатой тенью.

Снялась с места собачья стая, рассыпалась по кустам парка, заструилась вслед за вожаком гибкими чёрными тенями. А Олег, не поднимаясь с четверенек, прыжками гнал её прочь, дико взвизгивая, захлёбываясь счастливым лаем, чувствуя себя наконец свободным от томившей его недавней жизни, оставшейся в истоптанном, запятнанном кровью снегу, там, где валялась сейчас его сумка с лопнувшим ремешком.

Устав, он зачерпнул ладонью снег, поднялся, растёр лицо. Что это было? Припадок? Перевоплощение? Подумал с усмешкой: может, в прошлой жизни был собакой и вот вспомнил? Вернулся к сумке, увидел на снегу кровь. Задрал штанину – рваная рана кровоточила. Носовой платок не помог, соскальзывал вниз, набухая кровью. Нужно пойти к Алевтине, она медсестра, это её работа. Она остановит кровь.

Шёл, зажав сумку под мышкой. Пересёк парк. Миновал аптеку, газетный киоск, гастроном. Мёртвая улица, ни одной человеческой тени. Только над крышами жёлтый круг луны продолжал бесконечный бег сквозь облачную муть. Вот Алевтинин подъезд. Какой у неё код? Надо же, и память будто умерла. Нужно её оживить. Как? Ведь тот набор цифр остался в его прошлой жизни, куда Олег уже не вернётся. Нашарил в сумке записную книжку. Он был в той своей жизни педант, всегда всё записывал. Да, вот этот код на букву «А». Пискнула и скрежетнула дверь подъезда. Поднялся Олег на второй этаж. Отдышался. Нажал кнопку звонка.