Еле уговорил в тот раз Арамбия простить мне нарушение адыгского этикета, но вскорости то же самое повторилось: судьба как будто нарочно сводила нас тут же, как только я приезжал в Майкоп.

А о кунацкой Арамбия в городе уже ходили легенды: несколько дней, пока страсти не улягутся, не отдавал милиции замешанного в драке излишне горячего молодого турка.

Шло тяжкое время перемен, и руками турков как раз англичане в очередной раз старались раскачать «кавказскую лодку». Чего только тогда не говорили об Арамбии!

— Что вы о нем слышали? — строго спрашивал у меня в столице Аскер Евтых. — Говорят, националист номер один.

И я посмеивался:

— В нашем большом ауле, в Москве, говорят, что я антисемит номер один. В Интернете есть файл: «Экстремизм. Ксенофобия. Национализм». Как бывший московский атаман, как раз и стою под первым номером!

— Вас-то я хорошо знаю! — решительно защищал меня Аскер.

— А я, Аскер Кадырбечевич, хорошо знаю Арамбия.

Может быть, так устроен, и это во мне, и в самом деле, — казачье, от предков?

Но почему-то меня вовсе не раздражает, что на заднем стекле хапаевского «жигулька» — всего-то «жигулька», в отличие от непременных «лендроверов» да «шестисотых» многих адыгейских нуворишей, — всего-то! — изображена цветная карта Северного Кавказа от Черномории до Каспия и над ней красуется надпись крупными буквами: «ЗЕМЛЯ АДЫГОВ.»

Иногда Арамбий звонит мне на мобильник:

— Ты в Майкопе? Вот хорошо. Еду через твой район в Бесленей. Ты майкопский зять, а я — бесленеевский. Но я на денек: надо же иногда навещать родню! А проехать напрямик почти невозможно. Мало того, что дороги нет, по хуторам такой разор, что глаза бы не смотрели. Опять думаю: зачем тогда они отобрали у нас эту землю, если не могут её с толком использовать… а какая, Гарий, это красивая земля! Ну, ты ведь свою родину знаешь. Давно тут был?.. Давай так: я вернусь со своими маленькими, сядем в мою машину, снова поедем в твою Отрадную, зайдем в администрацию и так прямо и спросим: зачем отбирали у черкесов землю, если она теперь — в таком бедственном состоянии?

— Кто из нас романтик, Арамбий? — говорил я ему чуть ли не с осуждением. — Или я со своим сибирским клеймом или ты тут — с адыгской тамгой? Ты думаешь, я у них в Отрадной об этом не спрашивал?!

Да и в одной ли Отрадной стоило бы ещё раз спросить? Только ли о «земле адыгов»?

А о русской земле кто спросит? Обо всей российской?

Или найдется потом все-таки смельчак, тоже нарисует на заднем стекле мелкую-мелкую карту некогда большой родины: когда она уже, не приведи Господь, станет к радости врагов Московским княжеством?

На Хапае, как многие в Адыгее считают, лежит вина за то, что памятник святому Николаю Чудотворцу стоит теперь не у «парадного» въезда в Майкоп со стороны Белореченска, а на выезде из города, по дороге в станицу Тульскую: как бы на задворках. Это Арамбий вывел не столь многочисленную толпу «экстремистов», которые не позволили поставить его на ранее намеченном месте.

Но Арамбий ли тут виноват?

Или больше все-таки — наш многоуважаемый Владыка Пантелеймон, не так давно прибывший в Адыгею из Калининграда и к тому времени, о каком говорим, не сумевший, мягко говоря, сориентироваться, куда и для чего, прошу простить, он попал. Ведь одно дело — прокатиться с богатыми, с именитыми членами столичного общества во имя Николая Чудотворца в Италию, в город Бари, где находятся мощи святого, и договориться потом в Москве, что одну из многих, предназначенных для всей Матушки-России, копий поставят в Адыгее, и совсем другое, справедливо оказалось, — заранее договориться об этом с ревнителями мусульманства в Майкопе.

Но ведь дело известное: Господь поругаем не бывает.

Что ж, что стоит теперь народный любимец, старинный защитник и попечитель простого люда спиною к чиновной Патриархии. Слева от него — церковь Георгия Победоносца. Справа — дорога в горы, к Свято-Михайло-Афонской — во имя Архистратига Михаила, предводителя небесного воинства — общежительной пустыни. А прямо перед ним — воинство земное: стрельбище 131-ой Майкопской бригады, испившей в Чечне такую горькую чашу, но не уронившей достоинства.

С обращенным на Кавказ ликом, с вытянутыми в стороны ладонями Чудотворец теперь явственно знаменует и торжество, и трагедию того, что теперь называют «кавказским крестом России», и верующих ему будто осеняет помаванием рук в конце молитвы, которая заканчивается словами: «сила и слава».

Непременно сила, которую подрастеряла Родина в этих местах.

Только после неё тут — слава.

А в просторной кунацкой Арамбия с маленькими, из сухой болотной травы, половичками и ткаными ковриками на полу, с высокими циновками и большими коврами на стенах мы сидели возле открытого, с традиционной высокой вытяжкой, очага после неторопливой трапезы за столиком-трехножкой анэ… Уютно потрескивали поленья, тихие блики поигрывали на лицах собеседников, уходили вглубь полутемного помещения, в котором над одной широкой низкой тахтой висел на ковре знаменитый кавказский «эреджиб» штучной работы, а над другой — не менее известный американский «винчестер»… Прошлое рядом с настоящим?

В котором столькое ещё недавно решал да и никак ещё до конца не может кой-где решить безжалостный «калашников»…

Кроме меня в гостях у Арамбия был его старый друг, земляк-аульчанин Чизир Гусарук, начальник дорожной службы Адыгеи, и я, медленно поводя головой в сторону хозяина, гостеприимного нашего бысыма, с нарочитым упорством спрашивал:

— Откуда у него это беспрекословное адыгство, у Арамбия? Ты-то Чизир, как старый товарищ, друг детства, можешь мне это объяснить?