До этого момента я был так сильно напряжен, что мышцы были готовы рассыпаться на сотни камней. Эмоции, возбуждение и счастье распирали меня изнутри, как воздух растягивает перекачанный мяч для волейбола. Но она сумела прорвать мою оболочку.

Она сжимала мою спину очень сильно, я чувствовал реальную боль, которая расслабляла меня. Она забирала все напряжение, оставаясь на переднем, на единственном плане сознания. От наслаждения я закрыл глаза.

Почувствовав, как я возбужден, она вынула вторую руку из моих джинсов и, что есть сил, сжала ногтями мою грудь. Стон вырвался из моей груди где-то в области губ. Я даже не понимал, что происходит. Инстинктивно, я продолжал держать ее в своих объятиях и массировать ее мягкую женственность. Другой рукой я расстегнул ремень ее шорт и лишь прикоснулся к жару пониже ее мягкого живота.

От неожиданности она так сильно сжала меня своими когтями, что я не смог больше себя сдерживать и взорвался…

Спустя несколько секунд я нашел в себе силы, чтобы открыть глаза. Я лежал на спине, на жаркой земле, что жгла мою кожу, а моя любовница сидела на мне сверху и, опираясь на мою грудь, пыталась совладать с дрожью. Она кусала губы, тяжело дышала, ее слегка передергивало. Когда я смотрел на нее снизу вверх, то думал, что сейчас нет существа беззащитнее, вся ее женственная слабость сейчас вышла наружу, обнажив все секреты ее тела. Меня тоже трясло, глаза закрывались от слабости, но, совершив последнее усилие, я, приподнявшись, обнял ее и уложил рядом с собой. Тесно прижавшись друг к другу, мы погрузились в сон.

День догорел очень стремительно, не оставив даже пепла на горизонте. Когда я открыл глаза в первый раз, где-то вдали исчезал последний свет. Но мысли о возвращении в лагерь были вытеснены усталостью, и потому я лишь крепче прижал свое новое сокровище. Моя правая рука покоилась под ее головой, и любые попытки извлечь ее вызывали лишь недовольный стон, что очень возбуждало. Спокойствие вокруг дурманило и сгущающиеся сумерки над головой гипнотизирующе усыпляли. Я погрузил левую руку под ее куртку и погладил мягкие округлости груди. Она тихо простонала и накрыла мою руку своей. Сон снова захватил меня.

Когда я открыл глаза во второй раз, это произошло неожиданно быстро, казалось, кто-то вылил таз холодной воды мне прямо в лицо. Я вспотел и от холода пот съеживался и застывал на моей спине. Меня бил озноб, от которого зубы стучали бешеный ритм в абсолютной тишине ночного леса. Я был абсолютно один.

Ни капли света не проникало в глаза, я почувствовал себя настолько беззащитным и слабым, насколько это было возможно в подобной ситуации, чувство, как первые секунды в момент просыпания. Паника сжала мое сердце в холодные металлические тиски, страх окутывал.

Где-то в звенящей тишине я услышал звук осыпающейся почвы. Резко повернувшись в сторону шума, каким-то шестым чувством, подобным кошачьему зрению, я увидел очертания девичьего силуэта, во всяком случае, так мне показалось в тот момент. Глаза играли со мной в шарады, объединившись с предательскими тенями.

Я вскочил на ноги, и чуть было не обрушился на холодную землю. Мои ноги, словно две колонны, были тяжелы и отказывались сгибаться. Но, то ли страх, то ли желание выбраться прочь, но я рванул от блестящей водной глади в сторону мерцающих теней, среди которых виднелся едва различимый силуэт.

Я хотел закричать, но и тут неудача – вместо речи лишь невнятный хрип раздавался из саднящего горла. От холода и сна я превратился в заледенелую марионетку, способную лишь медленно идти к цели.

Боль была повсюду, как часть ночи. Каждый шаг отзывался ножевым ранением в суставах ног, каждый вдох и выдох набрасывали на горло тонкую металлическую нить. И даже в мыслях ничего кроме страха и боли не появлялось.

Беззвучно рыдая, я продолжал идти в пустоту, иногда отшатываясь от всплывающих перед мутным взором деревьев.

Где-то позади, на берегу прекрасного в лучах солнца озера, лежали мои камни, моя коллекция, которую безжалостно променяла моя судьба на акт взросления. Иногда я вспоминаю переливы этих пород и с ностальгией улыбаюсь навстречу прошлому. Но ни о чем не жалею.

Кое-как, сквозь темноту, я добрел до ворот лагеря. Сторож ухмылялся во все свои двадцать пять зубов, которые ему оставила старость. По всей видимости, он уже предвкушал, как известие о двух беглецах распространиться по всему лагерю из его уст. Он пробормотал что-то о том, что я задержался и долго искал дорогу после своей подружки, но я его уже не слушал. Я хотел поскорее лечь в кровать, но не от того, что чувствовал себя сонным; я лишь желал скорее согреться и нырнуть под тяжелое шерстяное одеяло. У порога общежития меня уже ждала смена караула из наших старших. Но, к моему превеликому удивлению, мне ничего не сказали.

Совсем. Не наказали, не отвели к директору лагеря, не поставили в угол. Все лишь смотрели мне в глаза с сожалением.

Это так и осталось для меня загадкой до самого отъезда домой.

И больше я не видел свою первую любовь. Она пропала – окончательно и бесповоротно, и, что страннее, так же быстро, как и появилась в моей жизни. Каждый день я не находил себе места – бегал и расспрашивал всех, кто мог видеть ее – от детей до старших, от случайных посетителей до постоянного персонала нашего «санатория».