Свяжитесь с вашим доктором, если получили неожиданный результат, говори- лось на коробке. Это было одним способом все уладить.

Девственница посмотрела в окошко аппликатора. Она не боялась, а тем более, когда вспомнила, как он светился, нимб над его головой, сияющий не просто золотом, но всеми цветами мерцающего света. Она поднялась, глубоко вдохнула, надув живот, и, задержав дыхание, погладила руками сверхъестественную округлость, оставшиеся угли его идеального света внутри нее.

***

Оливия Годфри встретилась с Доктором Норманом Годфри в баре отеля Пенроуз в следующий полдень. Оливия была неприятно красивой женщиной неопределенного возраста. Она носила белый брючный костюм, с равнодушием Старого Света, что День Труда прошел уже неделю назад, с головным платком обрамляющим черные волосы и солнцезащитные очки «Джеки О». Она потягивала мартини. Доктор Годфри, статный человек среднего возраста с преждевременно седеющими волосами и бородой, и гла- зами, что в обычных обстоятельствах блестели великодушием, это было результатом сожительствующих черт его характера: глубочайшей доброты и практически полного отсутствия смирения. Но это не были обычными обстоятельствами и он его зрачки вы- ражали целеустремленность, его зеленые глаза Годфри стреляли вокруг, как при замед- ленной съемке. Она поставила скотч на стойку бара перед ним, когда он прибыл, что было им проигнорировано.

Что ты за это хочешь? – спросил он.

Хотя бы «Спасибо, Оливия», – сказала она своим аккуратным британским акцентом с крупицами континентального. В свое время она была актрисой в каких-то лицеях, и даже в момент крайней импровизации ее слова окутывало кольцо былого мастерства.

Он ровно посмотрел на нее. Ее самообладание было впечатляющим.

Не думай, отвечай. Была ли ты или этот ходячий комплекс Бога как-то причастны?

Ради всего святого, Норман, тебе на самом деле нужно быть чуть более конкретнее, – ответила она.

– Лета беременна, – промолвил он.

О. – Ее губы вытянулись в идеальную форму этого звука. – Чтож, думаю, ты пони- маешь, что я физически не способна на такое, а Йохан, мы оба прекрасно знаем его… наклонности несколько другого толка.

Я тут, блядь, не шутки шучу, – выпалил он. Бармен оглянулся на них.

Сбавь тон, – сказала она. – Сядь. – Она указала на стул рядом с ней. «Давай, Давай». Он сел:

Оставь сейчас же этот покровительственный тон, – сказал он.

Чтож, ты должен признать это довольно удивительное обвинение.

Мы не разбираем степень обвинения. Прямо сейчас это просто вопрос и ты дашь мне на него прямой ответ.

Нет, Норман, я к этому не причастна, – сказала она. – Ни, как я знаю, доктор Прайс, и откровенно, то, что ты сейчас спрашиваешь, выходило бы за рамки возмутительности, если бы было хоть на йоту менее мистическим.

Он наклонил свой стакан сначала в одну сторону, затем в другую, глядя как ли- кер доходит до каждого из края.

Ее тон снова став деликатным:

Тебе не приходило в голову, что, возможно… она не особо жаждет делиться со своим отцом спецификой обстоятельств зачатия?

Он поставил стакан, постучал по нему пальцем и горько усмехнулся.

Не желает? Нет. Этого нет – сказал он. Она взглянула на него.

Она говорит, что все еще девственница, – сказал Годфри. Она молчала. Он ответил на ее молчание.

Она говорит, – продолжил Годфри, – это был ангел.

Она молчала.

Она говорит он посетил ее летом, и она не говорила ничего до сих пор, потому что не хотела, чтобы мы все не приняли в изогнутом виде – ее слова – но она почувствовала, пришло время когда ей понадобилась наша помощь с… ребенком. И она взяла тест на беременность, так что ее положение точно не галлюцинации.

У нее есть парень? – спросила она.

В последнее время никого.

Она ходила в церковь?

– Когда это кто-то из нашей семьи посещал церковь, когда никто не умер?

А каково твое… профессиональное мнение?

Он взглянул на нее. Действительно ли она спросила.

Изнасилование – сказал он. – Она была изнасилована и ее разум отвергает его факт с помощью фантазии. Клинический термин для таких случаев – психогенная амнезия.

Ты говорил с полицией?

О чем? О своих подозрениях, что что-то произошло прошлым летом, чего она даже не подтвердит? Моя единственная надежда надеяться разговорить ее и все выяснить.

Ее брови поднялись:

Думаешь, это к лучшему?

Пытаться противопоставить ее убеждению, что ребенок, которого она носит, в свои семнадцать, есть продукт непорочного зачатия, возможность, что в любую минуту на поверхность всплывут реальные события, после того как бесповоротное решение будет принято?

Она кивнула.

А теперь, могу я спросить? Что могло натолкнуть тебя на мысль, о моем участии в этом?

Он изучал свое отражение, в настенном зеркале бара. Он обнаружил, что когда его волосы начали седеть, поддерживаемые аккуратной бородой, на него легла печать определенной архетипической авторитетности: у меня все под контролем. На самом деле он не мог найти разумного объяснения, почему он здесь. Прошлой ночью, его плачущая жена вышла из комнаты, оставив его сидеть, и его ребенок протянула к нему руку через стол с изяществом рассвета, и в этот момент, когда больше не осталось ничего рационального, у него появилось предчувствие. Мрачно и смутно с дерзким апломбом на любую рациональность, он ощутил влияние Оливии во всем этом. И это чувство, должно признать, не находилось под его контролем. Он не было разумнее объяснений его дочери. Оно делало его бороду лжецом. Но независимо от абсурдности его интуиции, беспомощности попытки озвучить ее, он понимал теперь правдивость и уродство ее маленькой функции. Она давала ему что-то для ответного удара.