(В тот же вечер.)

Небольшая, несколько вытянутая комната с одним окном. В углу светится овальный экран телевизора — из новейших марок. Передают футбол. Звук приглушен — у стены стоит детская деревянная кровать. Комната по­гружена в полутьму, но обстановка угадывается самая простая.

За круглым столом ужинает Надя, простоволосая, домашняя, в старом, узком ситцевом халате.Рядом сидит рослый, с плечами боксера и стриженный, как боксер, парень в белой безрукавке — Костя, ее муж.

Он изредка поглядывает в телевизор, в основном, за­нят Надей. Разговаривают они вполголоса.

Надя (отрываясь от тарелки). А у нас больше ничего нет?К о с т я. Ты же десяток котлет смолотила! Надя. Это, Костя, все на нервной почве. Чисто нервное.К о с т я. Пельмени отварить? Над я. Отвари.Костя. (подходит к холодильнику). Одну пачку или две? Н а д я. А ты будешь?К о с т я. Только на нервной почве. Глядя на тебя. Надя. Тогда давай две!

Костя уходит на кухню. Она остается одна. Смот­рит бездумно, как бегают по темному полю белые фигурки футболистов. Иногда камера телеоператора при­ближает кого-нибудь из игроков. Возбужденное лицо Почти у всех — длинные волосы. Футболки, темные от дождя. Передача из ФРГ — первенство мира. Иногда виден фон: трибуны в зонтах, рекламные щиты. Дождь там идет, в Ганновере.

Надя встает, подходит к кровати. Раскинув руки, спит девочка лет четырех, с густой темной челкой. Лицо во сне у нее сердитое.Входит Костя с двумя тарелками, осторожно толкнув дверь ногой.

Они молча едят. Надя вскоре откладывает ложку.Костя. Ты что? Надя. Не могу, и все. Костя. На нервной почве.

Н а д я. А черт его знает! Не идет, все! Я бы сейчас водки выпила, честное слово!

К о с т я. Не держим, к сожалению. А что ты пере­живаешь? Я же сам видел, людям ты понравилась.

Н а д я. Вот именно, понравилась! И начальство до­вольно! И ты! Всем угодила! Да пойми же ты, не могу я всем нравиться! Не должна! Так и быть не может!

Костя. Тише ты...

Надя. Значит, что-то тут не то... Понравилась! Что я, балерина?

Костя. Балерины по ночам пельмени пачками не едят.

Надя. Сама ненавижу удобных людей! От них все зло! А выходит, я всем удобна! Костя. Ты?.. Да... Надя. Костя, что теперь с нами будет? Костя. Что будет? Месяц еще не прошел, а ты уже вся дерганая. Чего хорошего? Лично я, как лицо заинте­ресованное, буду голосовать против тебя. Н а д я. И правильно сделаешь.

...Они молча лежат на раздвижном диване. Надя от­кинулась на подушку. Полосы света бродят по потолку. Фонарь качается за окном.К о с т я. А все это, в общем, некстати. Лето, инсти­тут... Хотя тебя сейчас и без экзаменов примут.

Надя. Ну, это само собой. Уже ковровую дорожку расстелили, как космонавту. К о с т я. Ты уж тогда и за меня похлопочи, ладно? Есть у меня, скажешь, такой родственник. Непьющий, член месткома... общественник. Н а д я. А с квартирой правда глупо получается. Костя. Что? Надя. Ничего. Мы и так почти первые на очереди, а скажут: вот, уже свое взяла, не упустила. К о с т я. А тебе, между прочим, еще никто ничего не предлагал. Надя. Предложат — откажусь. Костя. Ну, давай... Н а д я. Хотя тоже глупо... Костя, до чего же на людях бывает тяжело! Костя. Что-то я раньше за тобой этого не замечал.

Надя. Нет, на людях хорошо. В волейбол играть... Картошку грузить — и то хорошо... Костя... К о с т я. Что? Надя. Ты меня не бросишь, Костя? Костя. Еще новость... Надя. Злая я становлюсь. Костя (обнимает ее). Ты — злая? Надя. Ну, не злая... Еще нет. Пока что нет. Но чувствую — все к тому идет. И еще плохо, конечно, что я баба. Злых мужиков, если по делу, — уважают... Боятся... А злая баба и есть злая баба. И все... Что-нибудь, думают, личное у нее не сложилось — вот и глядит на всех, как сыч. Костя. А как сыч глядит? Надя. (показывает). Вот так. Костя. Ужас. Надя. Костя, Костя... Костя. Надо телевизор выключить. Н а д я. Не надо, пусть светится... Как окошко голу­бое... Страшно мне, Костя. Костя. Глупая ты... Надя. Другая бы возражала, а я нет... Ты уж меня не оставляй, Костя. Я серьезно. Костя. Это ты меня скорее бросишь. Променяешь теперь запросто. Надя. На кого же я тебя променяю? Костя. Известно на кого. На Штирлица. Или на адъютанта его превосходительства. Н а д я. Спи...

Костя встает, выключает телевизор. Гибкий, двига­ется бесшумно. Ложится рядом с Надей.

Тени плавают по потолку. Во сне вздохнула дочка, повернулась. Кровать скрипнула. Надя лежит с открыты­ми глазами. Лицо у нее сердитое, как у дочки во сне. Очень они похожи...

...Надя падала, раскинув руки, падала сквозь ред­кие облака к земле, еще далекой, утренней, с голубыми, желтыми и светло-зелеными квадратами полей, рекой, сверкающим полукругом огибавшей город, еле видимый справа, — пестрота крыш, дома.

Это еще не падение — полет, когда тебя вращает, если захочешь. А не захочешь — ты свободно лежишь на плотной подушке воздуха, плоско лежишь, как на воде, и через воздух, как через воду, видишь, как внизу, в прозрач­ной глубине, проступают предметы, знакомые тебе, но пока что они так удалены и приближение их едва заметно. Вре­мя остановилось, и ты но возможности растягиваешь его. Игра с пространством затягивает, захватывает — пока зем­ля, надвинувшись резко, не напоминает о себе.

Спокойный обзор кончается сразу. Камнем летишь, камнем в падении себя ощущая.