Но пока что — полет...

Лицо Нади скрыто за широкими очками. На голове — белый шлем. Полет ее направлен. Вокруг нее разброса­ны в небе такие же фигурки парашютисток, летящих к земле. Плавные, еле заметные движения рук, и Надя уже скользит вправо, приближаясь к одной из парашютисток, тоже в белом шлеме, в ярко-синем комбинезоне, в тяже­лых ботинках на толстой, рифленой подошве:, так свобод­но и странно провисших в пустоте.

Маневр Нади понят и принят. И вот уже они летят рядом, вытянув руки, пальцами касаясь друг друга, сбли­жаясь шлемами, расходятся, продолжая полет, и соеди­няются снова, как бы приглашая всех остальных, летя­щих вблизи и в отдалении, собраться вместе.

Вскоре, образуя вытянутыми руками круг из белых, си­них, оранжевых курток, они цветком зависают над землей, неясно проступающей сквозь редкие облака, еще далекой...

Как день начнется, так он и дальше пойдет. Это Надя знала точно, втайне подозревая, что множество людей точно такого же мнения.

Утром в цехе она первым делом заглянула в тех­ничку.

За фанерным окошком, как и вчера, стояла все та же, как Наде показалось, совершенно безликая девчонка с белесой челкой на лбу, в довольно замаранном халате и косынке, завязанной небрежно. Вообще она раздражала Надю, и главным образом потому, что на ее месте, здесь, вот за этой зеленой фанеркой, в этой прорези должно бы появиться совсем другое лицо.

Где Лиза? — спросила Надя.

– Откуда я знаю? — как и вчера, точно таким же бесцветным голосом ответила девчонка. —Я бы сама ни нее посмотрела, на эту Лизу. Просто как Джоконда. У меня все про нее спрашивают. Третий день.

А ты откуда? — спросила Надя.

– Вы меня вчера спросили, но не дослушали. Я здесь по направлению. У меня производственного стажа не хватает.

А куда ты поступаешь?

В медицинский. Уже второй год.

– Очень хорошо! А что ты у нас делаешь? — Надя раздражалась все более.

– Все что попало, — спокойно отвечала девчонки из этой фанерной дыры. — Меня сначала в машбюро отправили, Я в столовой работала. Справа от проход­ной, знаете?

– Знаю, — сказала Надя. — Знаю я эту столовую. Кто тебя к нам направил? Как тебя зовут?

Вера.

Фамилия?

Быкова.

Вера Быкова, — повторила Надя. —А зачем тебе эта производственная практика?

Стаж, а не практика, — поправила Вера.
– А здесь мне все равно ничего не доверяют. Это не тарел­ки мыть.

А тебе у нас совсем неинтересно?

Ну, как вам сказать... Нет, не интересно.

Хочешь опять тарелки мыть? — спросила Надя.

Не очень. Но мне все равно.

А такая простая мысль, что пойти в санитарки, тебе в голову не приходила? Все ближе к делу!

Я всю зиму санитаркой работала. В шестьдесят седьмой больнице.

Ну и что?

Нужна производственная практика, — сказала Вера.

Но это полный бред!

Что вы от меня хотите? — спросила Вера. — В столовую обратно? Пожалуйста. Я тоже все сначала спра­шивала: зачем, почему, какой смысл, с какой стати? А это абсолютно никому не нужно. Я для вас никакой ценности не представляю. Главное, я поняла: не сопротивляться механизму всего, и тогда вынесет, понимаете?

Какому механизму? — спросила Надя.

Механизму всего, — повторила девочка. — Вы на меня не смотрите такими глазами.

В столовую иди, в столовую, — сказала Надя. — Или вообще на скамеечку сидеть. Сколько вас таких со­бралось: чуть что, руки кверху! Вы что, с ума сошли? Кто тебя научил, вот так, как... В столовую!

Пожалуйста, только вы не кричите.

Работа тем и хороша, что успокаивает. Надя закре­пила штамповку, включила станок. Все пошло верно, не­спешно, обыкновенно. Главное — чтоб никто не мешал.

Подошел мастер.

Тебя Григорий Матвеевич зовет.

А что такое?

Не знаю. Пришли к тебе, зовут.

Василий Михайлович, скажи ему, что я не могу.

Иди, иди.

Но я не могу!

Выключай станок!

Григорий Матвеевич, начальник цеха, нисколько не походил сегодня на того, вчерашнего, задерганного и нервного. Сегодня он был спокоен, ровен, самостояте­лен — совсем другой человек.

Он провел Надю в свой кабинет. Тут же, рядом с цехом, где напротив окон (зелень за окнами, солнце) сидела женщина. Как только они вошли, Надя и Григо­рий Матвеевич, она сразу же встала. Рабочий халат, косынка. Какие-то бумаги в руках. Какая она — против окон не рассмотришь.

Вот, Надя, это к тебе, -— сказал Григорий Матве­евич.

Беседуйте. — И ушел.

Вы уж меня извините, — сказала женщина не­громко.

Да вы садитесь. — Надя разглядывала вблизи ее не­молодое отекшее слегка лицо. — Садитесь... — И сама села.

Вы уж извините... — повторила женщина.

Да что вы все время извиняетесь? — спросила Надя. — Вы из какого цеха?

Из седьмого.

Если у вас что-нибудь серьезное, — сказала Надя, — то, честное слово, зря вы ко мне обращаетесь. У меня ни прав, ничего. Я же только кандидат в депутаты. Меня же еще могут и не избрать.