Шрифт:
Такого не бывает, — сказала женщина.
Бывает — не бывает, а толку от меня пока что никакого. Это я вам сразу говорю... Что у вас?
Сын у меня в тюрьме.
Надя удивленно посмотрела на нее:
Где?
В тюрьме, — повторила женщина. — Теперь вся надежда на вас... Вот тут все написано, — она протянула Наде бумаги.
Это я после посмотрю, — сказала Надя, — За что — в тюрьме?
По глупости... Мальчишка еще...
Это понятно, что но глупости... И все-таки: за что посадили?
За изнасилование, — сказала женщина.
За что? — переспросила Надя. Женщина молчала.
Так, — сказала Надя. — И сколько ему дали?
Десять лет...
Мало! — Надя встала. — Ох, мало! Пожалели! Десять лет! Да таких раньше камнями забивали! Без всякого суда!
Женщина смотрела на Надю испуганными глазами.
Ничего себе — мальчишка! — Надя уже не сдерживала себя. — По глупости! Я бы таких только расстреливала! Или посылала бы на какие-нибудь урановые рудники, чтоб там они подыхали медленной смертью!
Да что вы такое говорите... Что вы говорите... — повторяла женщина.
Что я говорю? — Надя резко повернулась к ней. — Бандит ваш сын! Бандит! И вообще, у меня рабочее время, и я всякой сволотой заниматься не желаю! А бумаги ваши забирайте!
Эх ты... — Женщина все складывала, сгибала листки. — А я-то, дура, надеялась...
Зря надеялись! — сказала Надя. — Пусть сидит весь срок! А ко мне больше не ходите!
Не волнуйтесь, не приду... — сказала женщина. — А я уж думала, ты теперь сама мать, поймешь...
И понимать нечего! У меня дочка растет! А какой-нибудь подонок, вроде вашего сынка, — подумать страшно!..
Окна раскрыты — первый этаж. Рабочие останавливаются — особенно девчонки, — слушают.
Ты сначала одна вырасти сына, до шестнадцати лет дотяни, а потом уж суди, — сказала женщина. — Орать все умеют... Вот ты — какой там начальник, а уж голос пробуешь... — Женщина встала. — А я к тебе, как к своей, к рабочей, пришла...
– Тоже мне классовая солидарность — бандитов из тюрьмы вытаскивать! — в сердцах сказала Надя. — Думали, пожалею! А он ту девчонку пожалел? Уходите отсюда... Не могу я больше все это слушать! Тошно мне, понимаете? Уходите!
За раскрытыми окнами (подоконник низкий) стояли и слушали разные люди. Надя подошла. Захлопнула резко окно. И второе тоже. Только что стекла не выпали, а зрители-слушатели отшатнулись разом.В цехе — грохот привычный. Вся эта музыка обыкновенная.
Уже открыли буфет — обеденный перерыв скоро. Покупают колбасу, булки, кефир.
Надя! — на ходу остановила ее Вера Разнова, слесарь из ее бригады.
— Что тебе? — хмуро спросила Надя.
Из милиции звонили! — сбиваясь, говорила Вера. — Лизу на вокзале забрали!
Оставьте меня в покое! Забрали — и очень хорошо.
Надя!..
Что — Надя?
Всю ночь сидит! — вздохнула Вера.
Из какой милиции звонили? — спросила Надя хмуро.
Неразборчиво говорили, Григорий Матвеевич все записал.
По коллектору в кабинете начальника цеха передали:
Первый цех... Смолиной немедленно зайти к секретарю парткома. Смолиной — к секретарю парткома.
Надя шли сначала двором, между майских, зеленеющих свежо деревьев, мимо корпусов, по аллее.
По дороге ее поймал на ходу Костя. Но Надя даже не остановилась. Пошли рядом.
Ты обедала? — спросил Костя.
Тебе-то что?
Я по селектору слышал, — сказал Костя. — В чем дело?
Не знаю я, в чем дело. Надо дочку к маме везти, а то свихнешься ото всех этих забот, — сказала Надя.
– Купи мне какую-нибудь булку, что ли, и молока и вот здесь посиди. Я скоро. Сам-то поел чего-нибудь?
Ладно, ты иди, — сказал Костя. — Вот эта скамеечка, запомнишь? Напротив клумбы. Иди...
...Секретарь парткома ждал Надю на скамеечке в тени — жаркий был день. Секретарю было лет сорок, не больше. Был он в светлом пиджаке, в белой рубашке без галстука, и вообще выглядел празднично.
Ну что? — Надя присела рядом.
Жара, — сказал секретарь, а звали его Гришей.
Ладно, жара, — сказала Надя. — Это все понятно, что жара. В чем дело, кроме жары?
Ты торопишься? — спросил секретарь парткома.
Представьте себе, тороплюсь, — ответила Надя. — Что такое? Не тяни.