Он знает сегодняшний день. Знает и завтрашний.

— Да будет воля Твоя! — молился Лева.

Глава 3. Сильные волны

«Ибо Ты был убежищем бедного, убежищем нищего в тесное для него время, защитою от бури, тению от зноя; ибо гнетов дыхание тиранов подобно буре против стены».

Исайя, 25:4

Однообразно шли тюремные дни. В камере содержались те, кто ожидал вызова в суд. После сюда большинство приходило, как правило, осужденными. Их переводили в другие камеры, где содержались приговоренные к разным срокам лишения свободы. Лева, привыкший к бурной студенческой деятельности, научной работе, испытывал невольное, бездействие в тюрьме как нечто весьма мучительное. Он беседовал с другими заключенными, но нельзя же все время беседовать! Он много размышлял, молился, иногда тихо пел. В минуты, когда на душе становилось особенно тоскливо, он пел на старинный напев гимн, который пели первые русские братья — светочи Евангелия в страданиях и узах:

«Страшно бушует житейское море,

Сильные волны качают ладью,

В ужасе смертном, в отчаянном горе,

Боже мой, Боже, к Тебе вопию!»

Сжалься над мною, спаси и помилуй!

С первых лет жизни я страшно борюсь,

Больше бороться уж мне не под силу;

«Боже, мой Боже!"— Тебе я молюсь.

К пристани тихой Твоих повелений

Путь мой направь и меня успокой,

И по пучине житейских волнений

К берегу выведи, Боже благой!»

Этот гимн в глазах Левы был как бы молитвой, и духовные взоры его обращались к небу. Он смотрел в окно, но там неба не было видно. Была зима, толстые слои льда покрывали стекла. От окна парило, потому что воздух в камере был сырой.

Очень хотелось сообщить родным в Куйбышев, что он находится в тюрьме. Те, кто получал передачу, давали ему листы из тетрадей. Не имея конвертов, Лева складывал их треугольником, на внутренней стороне листа писал краткое письмо жене, матери, на другой — адрес. Письма принимались надзирателем, проводившем проверку, но доходили ли они, было неизвестно. Лева все возложил на своего Лучшего Друга, Который среди этих волн стоял у руля его жизни.

Да, как ни тяжело будет жене получать удар за ударом, а все же его доят — ее известить. Ведь она уехала от него из Уфы срочно по телеграмме: в Куйбышеве умерла ее единственная сестра. Поехала хоронить.

Он писал Евладовым, прося узнать и сообщить семье, когда у него будет суд. Медленно, очень медленно тянулись дни. Воспоминания, одни за другими, проходили в сознании, словно легкие облака. Медленно проходили перед ним воспоминания: то как грозные тучи, из которых блистали когда-то молнии и слышались раскаты грома; то вспоминались дни ясного детства…

О, этот военный вопрос! Сколько с ним связано мук… Когда же люди перестанут учиться воевать? Он вспомнил, что такие сильные противники кровопролития, как Н. А. Левинданто, Мих. Тимошенко — и те после ряда ссылок надломились и решили признать необходимость участвовать в войне наравне со всеми прочими гражданами. Сколько раз Н. А. Левинданто беседовал с Левой после этого и доказывал ему.

— Я сам удивляюсь, — говорил он, — как это я не понимал. Ведь без оружия нельзя обойтись. Ведь Слово Божие ясно говорит: «Начальник есть Божий слуга, который не напрасно носит меч».

— Да, это верно, — парировал удар Лева. — Власть имеет меч и свои функции. И это, то есть власть, Божье установление. Без него были бы анархия, грабежи и насилия. Но тем не менее Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего», и мы, верующие, не можем быть под властью мира сего, так как свет не может быть тьмою. Существующие власти установлены от Бога, но они являются Христовыми учреждениями. Иисус сказал: «Отдавайте кесарю кесарево, а Божье — Богу». Мы выполняем все гражданские обязанности и военную службу. Но там, где касается Божьего — «Бог есть любовь"— во всяком деле наши руки простираются только на то, чтобы творить только любовь.

Лева вспомнил, как в ответ на эти слова брат Левинданто снисходительно улыбался и потом говорил:

— Я же так думал, но когда все братство стало думать иначе, я понял, что останусь в одиночестве, и решил лучше идти со всеми, нежели оставаться никому не нужным одиночкой. — Мало того, он еще и добавлял к этому обычный, набивший оскомину софизм:

— А вот, если твою мать будут резать бандиты? И ты будешь равнодушно смотреть? Не схватишь ли первое, что тебе под руки попадется, и будешь защищать ее? Или твою сестру будут насиловать хулиганы, а ты будешь смотреть или говорить о любви Божьей? Не следует ли тут принять меры, физически остановить насильников?

Лева знал много подобных примеров, доказывавших, что непременно, и в нужный момент, необходимо применить оружие. И вот теперь казалось, скажи Лева на суде, что он берет свои слова обратно, что он согласен на все, в том числе и поклясться в присяге. Как все будет хорошо! Но такие мысли даже ни разу не прилик ему в голову. Он все снова и снова вспоминал старинный стих нашего братства:

«Наш меч не из стали блестящей,

Не молотом кован людским;

Он, пламенем правды горящий,