людей презирали меньше, чем можно себе теперь вооб- разить, потому что глубокое несовершенство законов и их извращенное толкование часто побуждало людей вспыль¬ чивых и дерзких исправлять причиненное им зло соб¬ ственными усилиями. Ставшие привычными, такие случаи не навлекали особенного позора, и хотя убийцу общество осуждало, но к тому, кто пользовался его услугами, отно¬ сились с отвращением едва ли большим, чем хащкй на¬ шего времени относятся к победителю на дуэли. И все же люди, подобные дону Камилло, не имели никакого дела с такими, как Якопо, за исключением тех случаев, когда это диктовалось необходимостью. Но поведение браво и его манера говорить вызвали такой интерес и даже симпатию герцога, что он рассеянно вложил рапиру в ножны и подошел ближе к Якопо. — Раскаяние и сожаление скорее приведут тебя к до¬ бродетели, Якопо, чем если ты просто перестанешь слу¬ жить сенату. Найди благочестивого священника и облегчи свою душу исповедью и молитвой. Браво задрожал и с тоской устремил взгляд на дона Камилло. — Говори, Якопо, даже я готов выслушать тебя, если это снимет тяжесть с твоей души. — Благодарю вас, благородный синьор! Тысячу раз благодарен вам за сочувствие — ведь я так долго был его лишен! Никто не знает, как дорого каждое доброе слово тому, кто был отвергнут всеми, как я. Я молился... Я жаждал поведать свою жизнь кому-нибудь и, каза¬ лось, нашел человека, который выслушал бы меня без презрения, но жестокий сенат убил его. Я пришел сюда, чтобы излить душу этим отверженным мертвецам, и слу¬ чай свел меня с вами. Если бы я только мог... — Браво умолк и с сомнением взглянул на дона Камилло. — Продолжай, Якопо! — Я не решался открыть свои тайны даже на испо¬ веди, синьор. Смею ли я высказать их вам? — Ив самом деле, мое предложение могло показаться тебе странным. — Да, синьор. Вы благородный господин, а я простого происхождения. Ваши предки были сенаторами и дожами Венеции, а мои, с тех пор как рыбаки начали строить себе хижины на лагунах, ловили рыбу или работали гон¬ дольерами на каналах. Вы богаты, могущественны, влия¬ 232

тельны; меня все презирают и, боюсь, я уже тайно осу¬ жден. Короче говоря, вы — дон Камилло Монфорте, а я — Якопо Фронтони! Дон Камилло был взволнован: Якопо говорил с боль¬ шой грустью, но без всякой горечи. — Хотел бы я, чтоб ты рассказал это в исповедальной, бедный Якопо, сказал он. — Я не в состоянии снять такую тяжесть с твоей души. — Синьор, я слишком долго был лишен сострадания своих ближних и не в силах выносить это дольше! Про¬ клятый сенат может внезапно убить меня, и кто тогда взглянет на мою могилу? Я должен выговориться, синьор, или умереть! Единственный человек, который все эти три долгих ужасных года проявлял ко мне сочувствие, ушел! — Но он вернется? — Синьор, он не вернется никогда... Он среди рыб в лагунах. Это дело твоих рук, злодей? — Это дело рук правосудия прославленной республи¬ ки, — ответил Якопо с еле приметной горькой улыбкой. — Ах, вот оно что! Наконец сенат открыл глаза на преступления таких, как ты! И твое раскаяние — плод страха! Якопо, казалось, задыхался. Несмотря на разницу в их общественном положении, он, очевидно, надеялся на пробудившееся в герцоге сочувствие, но эти резкие слова лишили его всякого самообладания. Он задр'ожал и, каза¬ лось, воФ-вот упадет. Хотя дон Камилло не желал быть поверенным такого человека, тронутый видом столь не¬ притворного страдания, он не отходил от браво, не рет шаясь ни глубже вникнуть в чувства этого человека, ни покинуть его в минуту отчаяния. — Синьор герцог, — сказал браво, и волнение его пе¬ редалось дону Камилло, — оставьте меня одного. Если им нужен еще один отверженный, пусть придут сюда: утром они найдут мой труп среди могил еретиков. — Говори, Якопо, я готов слушать тебя. Якопо недоверчиво взглянул на герцога. — Облегчи свою душу. Я буду слушать, даже если ты станешь рассказывать об убийстве моего лучшего друга. Удрученный Якопо смотрел на герцога, словно все еще сомневаясь в его искренности. Лицо его подергива¬ лось от волнения, а взгляд стал еще более печальным; 233

когда же луна осветила полное сочувствия лицо дона Ка- милло, Якопо зарыдал. Я выслушаю тебя, Якопо! Я буду слушать тебя! —• воскликнул дон Камилло, потрясенный таким проявле¬ нием отчаяния в человеке со столь суровым характером. Якопо жестом прервал его и после минутной борьбы с собой заговорил, силясь справиться с волнением: — Синьор, вы спасли мою душу от вечных мук. Если б счастливцы знали, сколько сил придает отверженным одно лишь доброе слово или сочувственный взгляд, они не были бы так равнодушно холодны с несчастными. Эта ночь могла стать последней в моей жизни, если бы вы отверг¬ ли меня без сожаления. Выслушаете ли вы мой рассказ? Не погнушаетесь ли исповедью наемного убийцы? Я обещал тебе. Но торопись, ведь сейчас у меня самого много забот. — Синьор, я не знаю всех обид, какие вам нанесли, но милосердие, что вы проявили ко мне, вам зачтется. Якопо сделал над собой усилие и заговорил. Ход повествования не требует того, чтобы мы пол¬ ностью передали откровенный рассказ Якопо, поведанный им дону Камилло. Достаточно будет сказать, что молодЪй неаполитанец все тесней придвигался к браво и внимал ему с возрастающим интересом. Затаив дыхание герцог святой Агаты слушал, как Якопо со свойственной италь¬ янцам пылкостью рассказывал о своем тайном горе и о сценах, в которых и ему приходилось играть роль. За¬ долго до того, как Якопо кончил, дон Камилло уже забыл собственные невзгоды, а к моменту окончания рассказа все отвращение, которое он прежде испытывал к браво, сменилось бесконечной жалостью к нему. Несчастный го¬ ворил проникновенно, а описываемые им факты наст.олько потрясли герцога, что казалось, Якопо играет на чувствах своего слушателя подобно тем артистам, которые, импро¬ визируя на сцене, держат во власти своего искусства восхищенную толпу. Пока Якопо говорил, он и его пораженный спутник вы¬ шли за пределы кладбища, и, когда голос браво умолк, они уже стояли на противоположном берегу Л идо. Теперь до их слуха донесся глухой рокот волн Адриатического моря. — Этому невозможно поверить! — воскликнул дон Ка¬ милло после долгого, молчания, нарушавшегося только плеском волн. 234

5= Клянусь девой Марией, синьор, все это правда! — Я верю тебе, бедный Якопо! Твой рассказ был слишком правдив, чтоб усомниться в нем! Ты и впрямь стал жертвой дьявольского коварства, и ты прав — ноша твоя была невыносима. Что же ты намерен теперь делать? — Я им больше не слуга, дон Камилло. Я жду лишь ужасной развязки одной драмы, которая теперь неизбеж¬ на, и тогда я покину этот город лжи и пойду искать счастья в другой стране. Они погубили мою юность и покрыли мое имя позором. Только бог может, облегчить мои страдания. Не упрекай себя понапрасну, Якопо. Даже самые счастливые и удачливые люди нередко поддаются иску¬ шению. Ты сам знаешь, что даже мое имя и звание не избавили меня от их козней. ~ Они совратят и ангела, синьор! Хуже их хитрости могут быть лишь средства, которые они применяют, а хуже их притворной добродетели — полное пренебреже¬ ние ими истинной добродетелью. 5— Ты прав, Якопо. Наибольшая опасность грозит истине тогда, когда целое общество сохраняет порочную видимость благополучия, а без истины нет добродетели. Тогда подменяют религию политикой, используют алтарь в мирских целях и употребляют свою власть без всякой ответственности, лишь руководствуясь эгоизмом правя¬ щей касты. Поступай ко мне на службу, Якопо, в моих владениях я сам господин, а вырвавшись из сетей атой лживой республики, я позабочусь о твоей безопасности и дальнейшей судьбе. Пусть не тревожит тебя совесть — я пользуюсь влиянием у папского престола, и ты полу^ чишь отпущение грехов. Браво не находил слов для благодарности. Он поце¬ ловал руку дону Камилло, не теряя при этом свойствен¬ ного ему достоинства. — Система, которая существует в Венеции, —• продол¬ жал рассуждать герцог, — не позволяет нам действовать по собственному усмотрению. Ее уловки сильнее нашей воли. Она облекает нарушение прав в тысячи всевозмож¬ ных хитроумных форм, она стремится обеспечить себе поддержку каждого человека под предлогом того, что он жертвует собой ради общего блага. Часто мы считаем себя честными участниками какого-то справедливого го¬ сударственного дела, тогда как в действительности мы 235

погрязли в грехах. Ложь мать всех преступлений, и по- томство ее особенно многочисленно, когда сама она яв¬ ляется порождением государства. Боюсь, что и я стал жертвой ее ужасного влияния, о котором мне бы хоте¬ лось забыть. Дон Камилло обращался скорее к самому себе, чем к своему спутнику, и ход его мыслей показывал, что при¬ знания Якопо вызвали у него горькие размышления по поводу того, как он отстаивал свои притязания перед сенатом. Возможно, он чувствовал необходимость оправ¬ даться перед тем, кто хотя и стоял ниже его по своему положению, но способен был понять его поведение и толь¬ ко что самым резким образом осудил свое пагубное со¬ действие этому безответственному и развращенному государству. Якопо постарался несколькими обычными словами успокоить тревогу дона Камилло и затем с готовностью, которая свидетельствовала о его способности выполнять самые трудные поручения, искусно направил разговор на недавнее похищение донны Виолетты, предложив новому хозяину все свои силы, чтобы вернуть ему супругу. — Ты должен знать, за что берешься, — сказал дон Камилло. — Слушай же, и я ничего не утаю от тебя. Герцог святой Агаты кратко, но ясно изложил Якопо свои планы, касавшиеся спасения донны Виолетты, и все события, уже известные читателю. Браво с напряженным вниманием слушал мельчайшие подробности рассказа и не раз улыбался про себя, словно ему было ясно, как осуществлялась та или иная интрига. Дон Камилло едва успел окончить свой рассказ, как по¬ слышались шаги Джино. Глава XVIII Она была бледна, Но улыбалась. Однако я заметил, Как невзначай она слезу смахнула. Роджерс, «Италия» Время шло, словно в городе не случилось ничего та¬ кого, что могло изменить обычное течение жизни. На¬ утро люди по-прежнему занялись своими делами или пре¬ 236

дались удовольствиям, как это веками делалось и раньше, и никто не остановил своего соседа, чтобы спросить у него о событиях, происшедших ночью. Одни были радост¬ ны, другие печальны; кто-то бездельничал, а кто-то ра¬ ботал; один гнул спину, а другой забавлялся, и Венецию, по обыкновению, заполнил безгласный, недоверчивый, то¬ ропливый, таинственный и суетливый люд, как это про¬ исходило уже тысячи раз с,восходом солнца. Слуги донны Виолетты бродили у водных ворот двор¬ ца, настороженные и недоверчивые, и шепотом делились своими тайными подозрениями о судьбе их госпожи. Дво¬ рец синьора Градениго был по-прежцему мрачен в своем великолепии, а по внешнему виду жилища дона Камилло Монфорте никак нельзя было догадаться о тяжелом ударе, постигшем его хозяина прошедшей ночью. «Прекрасная соррентинка» по-прежнему стояла в порту, и судовая команда чинцла паруса с тем ленивым видом, который присущ морякам, работающим без воодушевления. Лагуны были усеяны рыбачьими лодками; путеше¬ ственники прибывали в город и покидали его, плывя по знаменитым каналам Фузина и Местре. То какой-нибудь северянин возвращался к Альпам, увозя с собой приятные воспоминания о пышных церемониях, свидетелем которых он был, и довольно смутные выводы о характере власти, господствовавшей в этом непостижимом государстве, то некий крестьянин уезжал к себе домой, довольный зре¬ лищем карнавала и гонок. Одним словом, все шло, каза¬ лось, своим чередом, и события, о которых мы поведали, были известны лишь непосредственным участникам и тому таинственному Совету, который сыграл в них такую огромную роль. С наступлением дня одни суда отправились в сторону пролива, другие — к знойному Леванту, а фелукди и шхуны уходили или приходили в зависимости от того, дул ли ветер с моря или с побережья. Лишь калабриец по-прежнему валялся под палубным тентом или отды¬ хал на груде старых парусов, изодранных в клочья жар¬ ким сирокко. С заходом солнца по воде заскользили гон¬ долы богатых и праздных людей, и, когда на Пьяццу и Пьяцетту ветер принес с Адриатики прохладу, Бролио стала наполняться людьми, которым обычай предоставлял право прогуливаться в эти часы под сводчатой галереей. В этот раз к ним присоединился и герцог святой Агаты, 237

которому, хоть он и был иностранцем, вельможи мило¬ стиво позволяли делить с ними это суетное право, зная, что герцог знатного происхождения, и считая его требо¬ вания к сенату справедливыми. Он ступил на Бролио в обычное время, с присущей ему непринужденностью, так как надеялся, что тайное влияние, которым он пользо¬ вался в Риме, и временный успех его соперников обеспе¬ чат ему безопасность. Размыслив обо всем происшедшем, герцог решил, что раз сенату известны его планы, то при желании его могли бы давно арестовать; поэтому он поду¬ мал, что легче всего избежать неприятных для себя по¬ следствий, показав уверенность в своих силах. И когда он с невозмутимым видом появился на Бролио об руку с одним из высокопоставленных чиновников римского по¬ сольства, его, по обыкновению, приветствовали, как того требовали звание и положение герцога. Однако на этот раз доном Камилло владели необычные чувства. Он, ка¬ залось, замечал в рассеянных взглядах собеседников осведомленность о его неудавшемся замысле, и часто, когда он менее всего думал, что за ним наблюдают, чей- нибудь взгляд впивался в его лицо, словно стараясь про¬ честь в нем дальнейшие намерения герцога. Но в осталь¬ ном никто как будто и не знал, что государство чуть не потеряло богатую наследницу и, с другой стороны, что супруга лишили его жены. Обычное лицемерие сената и решительное, но осторожное поведение молодого неапо¬ литанца не давали никакой пищи для подозрений. Так прошел день, и, помимо посвященных, ни один житель Венеции ни словом не обмолвился относительно событий, о которых мы рассказали. Вечером, когда солнце уже садилось, к водным воро¬ там Дворца Дожей медленно подплыла гондола. Гон¬ дольер, как обычно, привязал гондолу у мраморных сту¬ пеней и вошел во двор. Лицо его было скрыто от взоров, потому что наступил традиционный час, когда надевали маски, а видом своим он никак не отличался от людей его сословия. Оглядевшись, он проник во дворец через по¬ тайную дверь. Дворец Дожей Венеции и поныне является своего рода мрачным памятником республиканской политики, убедительным свидетельством показного характера власти главы республики. В середине его — просторный, но су¬ мрачный двор, какой можно найти почти во всех дворцах 238

Европы. Один из фасадов выходит на Пьяцетту, о кото¬ рой мы так часто вспоминаем, другой — на набережную со стороны порта. Оба внешних фасада отличаются заме¬ чательной архитектурой. Невысокий портик, составляю¬ щий Бролио, поддерживает просторные лоджии в восточ- ном стиле, над ними высится облегченная нёсколькимц проемами каменная стена, кладка которой переворачивает все обычные представления о строительнрм искусстве. Тре¬ тий фасад почти скрыт собором Святого Марка, а четвер¬ тый омывается водами канала. По другую сторону канала находится городская тюрьма, и близкое соседство ее с резиденцией законодательных властей красноречиво сви¬ детельствует о характере правления. Знаменитый Мост Вздохов соединяет их символически. Здание тюрьмы тоже расположено на набережной; оно не так величественно и просторно, как первое, но гораздо интереснее его с архи¬ тектурной точки зрения, хотя дворец больше привлекает внимание оригинальностью стиля. Гондольер в маске скоро вновь показался под аркой водных ворот и быстрыми шагами направился к своей лодке. За одну минуту он пересек канал, причалил к про¬ тивоположному берегу и вошел в тюрьму через главный вход. Казалось, он знал некое магическое слово, ибо сто¬ ило ему подойти к страже, как без лишних расспросов отодвигались засовы и отворялись двери. Таким образом он быстро миновал все внешние преграды тюрьмы и до¬ стиг части здания, напоминавшей своим видом обычное жилье. Судя по обстановке, ясно было, что люди, обитав¬ шие здесь, не придавали значения убранству своего жи¬ лища, хотя в комнатах имелось все необходимое для лю¬ дей их положения, живших в то время в той стране. Гондольер поднялся по боковой лестнице и очутился перед дверью, ничем не напоминавшей тюремную, не¬ смотря на то что множество других деталей здания ясно свидетельствовали о его назначении. Он прислушался и осторожно постучал. Кто там? — спросил нежный женский голос. Поднялась и снова опустилась щеколда, словно та, что находилась за дверью, хотела узнать посетителя, прежде чем открыть ему. Твой друг, Джельсомина, — был ответ. — Если верить словам, тут нее друзья тюремщиков. Назовите себя, а. не то уходите. 23Э