–  Конь у нас есть один, в поход есть на чем ехать, - добавил Ратибор.
– Оружие и доспех какие от меня остались, какие князь дает.

–  Я уж давно решил, - добавил Нечай.
– Помнишь, в ту седмицу бирючи [32] на торжище кричали про поход? Я с той поры раздумываю.

–  Ой, братик, да как же ты?
– ахала Ждана.
– Ведь война!..

–  Ну и война, а что?

–  Так ведь, не ровен час…

–  Будет тебе!
– прикрикнул на сестру Ратибор.
– Не хорони его заживо! Я вон тоже у Треполя сгинуть мог - так не сгинул. Авось и его судьба обойдет!.. Да не плачь ты - я дома остаюсь, за хозяйством, детьми ходить… Поди-ка лучше хозяйкам нашим дай наказ - раз гость к нам заехал, пусть соберут чего-нито на стол.

Ждана бегом бросилась в дом, где обе женщины, Светлана и торчинка Аграфена, уже возились у печи. Обе они имели сыновей, и Ратибор, памятуя о судьбе Люта, изо всех сил старался не выказывать неприязни к половчонку, сыну Светланы.

Ближе к вечеру задержавшийся на бывшем тиунском подворье Михаила вызвал Ждану на двор. Светлана и Аграфена понимающе кивали головами - иди, мол. Девушка пошла, но сейчас брела тропинкой между заборами как потерянная. Михаила вышагивал рядом, поглядывая на нее. В Торческе еще оставалось много пустырей. Целые концы лежали в руинах - сейчас там из-под сугробов торчали остатки печей и сухие стебли полыни и бурьяна.

–  Я из похода много добра привезу, - кашлянув, нарушил Михаила затянувшееся молчание.
– Коня - это обязательно. Гривны тоже… Тебе подарок. Чего тебе привезти?

–  Что хочешь, - тихо отвечала Ждана.

–  Хочешь, платок? Или платье боярское? А то монисто из золота! В Чернигове всего много!

–  Чернигов - это же… на Руси?

–  На Руси, - согласился Михаила.

–  А как же можно - на своих идти? Свою кровь проливать?

–  Скажешь тоже - свою!
– фыркнул Михаила.
– В Чернигове наш враг сидит!

–  А кабы не в Чернигове?
– допытывалась Ждана.
– Кабы в Киеве? Пошел бы ты тогда на Киев? И на наш Торческ?

Михаила смутился, полез в затылок.

–  Это не наше дело, - решительно сказал он, наконец.
– Что нам князья приказывают, то мы и делаем. Ежели не мы на Чернигов - летом Чернигов на нас пойдет. Вот князья и хотят его опередить! А после и на поганых пойдем… Ждана, - он вдруг схватил девушку за локоть, притянул к себе, заглядывая в глаза, - я из похода ворочусь, брату твоему поклонюсь, попрошу тебя в жены. Пойдешь за меня?

Стиснутая его сильными руками, задыхаясь в жарких объятиях, Ждана рванулась было прочь, но серые глаза были совсем близко, и в них горел такой огонь, что девушка раздумала вырываться и запрокинула голову, подставляя губы губам Михаилы.

Он уехал на следующее утро, а еще через несколько дней, простившись с домашними и невестой, в Киев вместе с другими отчаянными парнями отправился и Нечай. Еще перед отъездом Михаила переговорил с Ратибором о Ждане, и будущие родственники уговорились, что в походе не будут терять друг друга из вида.

Весна пришла поздняя, но дружная. Никак, в две седмицы стаяли сугробы, вскрылись реки и разлилась вешняя вода. К этому времени оба войска - киевское и переяславльское - были готовы. На подмогу свои дружины прислал Изяслав Владимирович, союзные торки и берендеи также согласились участвовать в походе под началом Святополка Изяславича. По особому наказу прибыл волынский князь Давид Игоревич. За подмогу ему были обещаны уделы в Черниговской земле. Ополчение собралось такое, что великий князь, обозревая в день выхода растянувшиеся вдоль берега Днепра полки, почувствовал гордость и уверенность в своих силах. Казалось, год назад на выход в Половецкую степь он собрал меньше воинов. Дабы сподручнее было управлять ими, Святополк взял с собой сыновца Ярослава, сына убитого десять лет назад брата Ярополка.

Уговорились встретиться с Владимиром Мономахом возле Сакова, чтобы потом вместе идти на полуночь, к Чернигову. Завершались последние дни месяца березеня, небо было высокое, чистое, новая зелень покрывала землю и леса, возвращались издалека птицы, и на берегах рек уже слышались песни девушек.

Выступали сразу после Христова Воскресения. Митрополит Никифор отслужил торжественный молебен в Святой Софии. Святополк, накануне ездивший в Вышгород поклониться мощам святых Бориса и Глеба, павших заради междоусобия и попросив их оберечь Рюриковичей от нового раздора, был светел и вдохновлен. Хотя Воскресение уже миновало, он был умилен и ласков со всеми.

Сыновья прощались с отцом на красном крыльце. Как ни упрашивал двадцатитрехлетний Ярослав, Святополк оставлял его дома - блюсти в отцово отсутствие Киев. Ведь и Мономах тоже не велел старшим сыновьям уходить со своих столов. Юноша с тихой завистью косился на двоюродного брата Ярослава Ярополчича - тот был немногим старше его, но уже шел в боевой поход, хотя без удела полноправным князем не был. Оставалось надеяться, что настанет и его черед.

Ирина Тугоркановна тоже вышла проститься с мужем. Половчанка по-прежнему робела, чувствовала, что не любима мужем и что князь живет с нею только ради ее отца, могущественного Тугоркана. Хатунь была бледна и тиха, и только карие глаза горели ярко и тревожно. Поклонившись, княгиня робко прикоснулась к мужу. Святополк взял ее за худенькие плечи, поцеловал в лоб и бледные сомкнутые губы. Поцелуй его был неожиданно жарок. Ирина приникла к мужу, обхватила было его руками, отвечая - но он уже отстранил ее и шагнул куда-то вбок.