— Кабы не Омеля, не быть бы мне живу, — тихо произнес Вышеслав.

— Я уже отблагодарил его за это, — улыбнулся Игорь. — И еще отблагодарю.

Когда Игорь наконец вошел к Ефросинье, та была не одна. С княгиней находилась половчанка Алена, неизменная воспитательница младших княжичей. При виде Игоря Алена поспешила удалиться.

Супруги остались одни.

Слова, приготовленные Игорем для жены, пронесенные им через плен и бегство, застряли у него в горле, когда он увидел слезы на глазах Ефросиньи. Эти слезы чудесный образом преобразили и без того прекрасные светло-карие глаза, сверкавшие ярким блеском, преобразили лицо княгини, в этот миг показавшиеся Игорю совершенством женской красоты. И даже бледность княгини прибавляла ей очарования, резко контрастируя с темными бровями и алыми губами.

Игорь вдруг понял, что Ефросинья перестрадала за это время не меньше, чем он. Ему стало жаль ее и одновременно стыдно, что он был виновником этих страданий.

В долгой молчаливой паузе, когда у одного вот-вот были готовы брызнуть слезы из глаз, а другая уже сидела вся в слезах, далекое прошлое, когда они были счастливы друг с другом, вновь вернулось к ним в этот вечер.

Игорю тяжело было сознавать, что его неудавшаяся честолюбивая попытка достичь Лукоморья в конечном итоге завершилась не только гибелью полков, но и разорением половцами его вотчины. Если бы не двоюродные братья Святослав с Ярославом, урон от половецкого нашествия был бы еще более велик. Они упрекали Игоря, приехавшего в Чернигов, в том, что он захотел пойти по стопам Мономаха, а в результате пострадали русские земли.

Святослав Всеволодович больше всего сетовал на то, что из-за Игоря провалился задуманный поход к Дону.

— Мы с Рюриком неплохо припугнули поганых своими победами на Орели и у Хорола, а через твое поражение, Игорь, ханы опять духом воспряли и на Русь коней поворотили.

— Поворотили, но убрались несолоно хлебавши, — хмуро ответил Игорь, которому было неприятно и стыдно выслушивать все это.

— Несолоно хлебавши, говоришь, — вскинулся Ярослав. — А ты знаешь, что друг твой Кончак Римов пожег? В сече с Кончаком Владимир Глебович изранен был, отчего и скончался. Дочь моя теперь вдовствует, в восемнадцать-то лет!

— А я тебе говорил в свое время, чтобы ты не выдавал Милославу за Владимира Глебовича, — огрызнулся Игорь.

Его злило еще и то, что Ярослав в присутствии Святослава всячески старался показать, что хоть он и посылал Ольстина с ковуями в поход с Игорем, однако сам не был с ним заодно.

— А это уже не тебе судить, — рассердился Ярослав. — Тебе Ольстин советовал пешие полки бросить и уходить с конными дружинами, но ты его не послушал, полез в апостолы! Злата и узорчья награбил да в болотах все утопил, дурень! Ни себе, ни нам.

Святослав вступился за Игоря, сказав, что он поступил по-христиански, не бросив черных людей.

— А проку с того? — презрительно спросил Ярослав. — Спас, что ли, он тех пешцев? Все едино, кто погиб, кто в плену. Венок Игорю за это от Бога и поклон от всех вдов и сирот!

Ярослав, кривляясь, отвесил Игорю низкий поклон.

Игорь с трудом удержался, чтобы не врезать кулаком по раскрасневшейся от вина роже…

Не так разговаривал с Игорем боярин Ольстин, встретившись с ним во дворце Ярослава. Хитрец изобразил бурную радость по поводу бегства Игоря из плена и тут же сообщил князю, что его арабский скакун находится у него в целости и сохранности.

— Можешь забрать его хоть сейчас, княже, — льстиво улыбаясь, проговорил Ольстин. И шепотом добавил: — Вместе с конем, князь, готов дать тебе тысячу гривен серебра, дабы ты не держал зла на меня.

— Две тысячи, — сказал Игорь и, вынув нож, отрезал у боярина клок бороды. — А то я злопамятный, — с недоброй улыбкой добавил он.

— Как скажешь, князь, — пролепетал Ольстин, — как скажешь.

Игорю было противно брать деньги у Ольстина, но ему нужно было собирать выкуп за сына, брата и племянника, которые оставались у половцев. И нужно было выручать воевод и дружинников. Поэтому Игорь попросил серебра и у своих двоюродных братьев.

Святослав дал Игорю тысячу гривен, не торгуясь и ни а чем не спрашивая. Ярослав расщедрился лишь на четыреста: мол, сам в долгах как в шелках. Но Игорь и этим деньгам был рад. В казне было пусто: все потратил, войско к Лукоморью снаряжая.

Из Чернигова он заехал в Трубчевск, справиться о здоровье Ольги Глебовны, недавно разродившейся. С ним был Вышеслав, несколько слуг и дружинников.

— А я уж подумала, что ты приехал известить меня о смерти Всеволода, — сквозь слезы улыбаясь, молвила Игорю Ольга. — Стало быть, жив мой суженый. Хвала Господу, что уберег его в сече.

Игорь, пряча глаза, завел речь о деньгах. Ольга с готовностью высыпала из шкатулки золотые украшения, сняла с себя колты и ожерелья. Вызвала огнищанина и повелела ему выдать Игорю все серебро, имеющееся в наличии.

Показывая новорожденную дочь, Ольга как бы между прочим поинтересовалась, как прошли роды у Ефросиньи. Игорь, знавший обо всем со слов жены, но не догадывавшийся, чей был ребенок, ответил печально, что младенчик родился мертвым.

Находившийся тут же Вышеслав слегка смутился, заметив, как пристально посмотрела на него Ольга, едва Игорь отвернулся. Он смутился еще больше, когда Ольга, улучив момент, пожала ему руку, прошептав: