– Э нет, голубчик, - воспротивился гример.
– Последним пойду я.

– Ни в коем случае, Альберт Арнольдович. Я не могу этого допустить.

– Не упрямьтесь. Проходите вперед.

– А если с вами что...

– Вот именно, - понизив голос, чтобы его мог слышать только Вадим, сказал гример.
– Если со мной “что”, вы меня все равно не удержите, а я могу вам навредить. Слышали, что сказала наша Амазонка-предводительница?
– И уже громко жизнерадостно добавил: - Взгляните, какая символическая лесенка у нас получается - по старшинству. Жаль мой фотоаппарат не при мне.

Подниматься приходилось боком, чтобы не задевать плечом стену, что грозило утратой шаткого равновесия. К тому же тени от головных светильников, беспорядочно плясавшие по неровностям стен, дезориенти- ровали, сбивали, вызывая головокружение и страх.

– Долго еще?
– жалобно спросила Светлана.

– Долго, - огрызнулась Найт.
– Колодец двадцатиметровой глубины.

– Ой, мамочки!
– ахнула Светлана.- Если упасть - костей не соберешь.

– Собирать будет некому. Так что лучше не падать.

От напряжения, неудобства и крутизны ступеней все быстро устали, потихоньку выбиваясь из сил. Никто не отваживался заглянуть вниз, в зловеще затаившуюся бездну колодца. И гример радовался, что никто из его новых сотоварищей не может видеть, с каким трудом он преодолевает непосильное для его возраста препятствие.

– Мне это восхождение напомнило лестницу, ведущую на крышу Нотер Дама, к страшилам-химерам, - сказала Сэд, что бы как-то разрядить повисшую в спертом воздухе напряженность.
– Там, пожалуй, было еще выше и уже. А лестницы еще круче. Они поднимались тоже винтообразно, но было хоть за что держаться.

– Нотер Дам? Это Собор Парижской Богоматери, что ли?
– заинтересовалась Найт.
– Я читала о нем и видела по телеку. Впечатляет. Но ведь он, кажется, не в Москве, а в Париже.

– Совершенно верно, - подтвердила Сэд, гордясь осведомленностью дочери.
– Мы были там как-то на международном соревновании парашютис- тов.

– Ишь ты! А я и не знала, что ты бывала в Париже, - с завистью сказала Найт и обернулась, чтобы взглянуть на “счастливицу” мать, с трудом уже передвигавшую ноги у противоположной стены цилиндрического колодца.

Одной оплошности оказалось достаточно, чтобы потерять шаткое равновесие.

– Не оборачивайся!
– крикнула Сэд, разом ощутив ватную слабость в ногах.

Найт пошатнулась. Взмахнула руками. Холодный пот сплошными каплями покрыл ее побелевший лоб... Ухватиться было не за что. Она балансировала на одной ноге, и всем, застывшим в оцепенении, было ясно, что ей не удержаться, что падение неизбежно и неотвратимо.

Вдруг что-то больно вонзилось ей в ноги, пригвоздив к месту. Она еще раз взмахнула руками, уравновесив тело, и тяжело села на корточки. Степан, распластавшись на ступенях, все еще сжимал ее щиколотки.

– С...Степа! Это т...ты?
– боясь обернуться, боясь пошевелиться, прошептала Найт. И, приходя в себя от пережитого, добавила: - Разве я не предупреждала, чтобы каждый думал только о себе?

– Ты в порядке?
– вместо ответа спросил Степан севшим от волнения голосом.

– В порядке, в порядке. Да отпусти же меня.
– Держась за стену, она поднялась. Ноги дрожали. Стыдясь своей слабости, Найт, не оборачиваясь, спросила: - Ну как ты там? Можешь встать?

– Нормально, - отозвался Степан, пытаясь подняться.
– А на четвереньках-то было бы надежнее. Вношу предложение - всем последовать моему примеру - больше шансов добраться до верху.

– Два витка осталось, - сообщила Найт уже своим обычным, низким голосом.
– Вытянешь, мама?

Сэд не ответила. Она не могла говорить. Клубок в горле душил ее, а перед глазами все плыло.

– Соберись, Сэд, если хочешь дойти, - шепнул сзади Вадим.
– Все уже позади. Будь внимательна и собрана. А то я вряд ли смогу повторить степин акробатический этюд.

Когда все они, наконец, оказались на ровной поверхности верхней площадки, переводя дух, растирая перенапрягшиеся икры ног, Найт приблизилась к Степану. Она заглянула... не в глаза ему - в самую душу - и взгляд этот, всегда такой недобрый, равнодушно-надменный, вдруг потеплел и стал каким-то детски-беспомощным.

– А ведь ты спас меня, - не побоялась признать Найт.

– Ерунда.
– Он радостно впитывал долгожданную оттепель ее глаз.

– Хорошенькая “ерунда”! Мы могли загреметь вместе.

– Тоже дело. Все веселее, чем одной.

– Ну и дурак.
– Слово “дурак” прозвучало так ласково, так благодарно, что лицо Степана, уже в который раз при виде ее, расплылось в счастливой улыбке.

Подошла Сэд, посмотрела на Найт долгим взглядом - взглядом, в котором было столько всего невысказанного, переполнявшего ее до краев, и, обхватив дочь за плечи, притянула ее к своей груди. Найт хотела оттолкнуть мать, напомнив, что ее не безопасно трогать, но не смогла. Такими упоительно сладкими были эти первые в ее жизни материнские объятия.