* * *

Фуад – совсем маленькая деревушка, состоящая из нескольких десятков домишек с односкатными крышами и старой, покосившейся мечети. Здесь не больше двухсот жителей. Потрясающе нищая деревня – впрочем, как и большинство сел в Египте, хотя новый пирс был призван изменить ситуацию к лучшему.

В четырехстах ярдах от площади плескалось голубое Средиземное море. Прекрасно отдыхать на его берегу, если вы на пляже в Антибах. Мне удалось бросить взгляд на уходящий вдаль горизонт перед тем, как меня освободили от колодки и привязали за запястья к деревянному сооружению, сильно смахивающему на виселицу, которое стояло в центре площади.

При обычных обстоятельствах это доставило бы мне новые мучения, однако я настолько свыкся с болью за последние месяцы, что сама по себе она уже почти ничего не значила для меня. Быть привязанным подобным образом в дневную жару было бы, конечно, не очень приятно, но день уже клонился к вечеру. Во всяком случае, я открыл для себя, что если сосредоточиться на каком-либо удаленном предмете, возникает нечто вроде состояния загипнотизированности, которое заставляет время течь значительно быстрее.

Рядом с постом охраны на белом флагштоке бессильно повис флаг Объединенной Арабской Республики, а вдалеке трое мужчин и мальчик гнали из пустыни стадо овец в несколько сотен голов. Плотное облако пыли, поднятое стадом, подобно дыму, медленно окутывало деревню.

Картина вполне напоминала библейскую, откуда-нибудь из Ветхого Завета – за исключением, пожалуй, того, что один из пастухов нес автомат. Это что-нибудь да значило, однако я не мог догадаться, что именно. Господи, как же мне хотелось пить! Прикрыв глаза, я сделал несколько глубоких вдохов. Когда я снова приподнял веки, ничего не изменилось: та же площадь, те же покосившиеся домишки, то же безлюдье. Жителям, очевидно, хватало ума не показываться на улице, пока майор Хуссейни находился поблизости.

Из караулки показался Туфик с солдатской флягой в руке и направился в мою сторону. По его лицу градом тек пот. С трудом взгромоздившись на ящик, оставленный охранниками, он вставил флягу между моими зубами. Дав глотнуть, Туфик вылил остальную воду мне на голову.

– Будьте благоразумны, мистер Смит. Он скоро вернется. Обещайте мне. Совсем все испортите, если опять станете раздражать его понапрасну.

Туфик нетерпеливо уставился на меня, вытирая грязным платком струившийся по лицу пот. Я был заинтригован. Во-первых, он назвал меня «мистер», что произошло явно впервые; кроме этого, он почему-то тревожился за меня, и сильно тревожился. Все это показалось мне довольно странным, однако Хуссейни приехал до того, как я успел развить эту интересную мысль.

Разогнав овец на въезде в деревню, «лендровер» майора затормозил у караулки. Хуссейни вылез из машины и направился в мою сторону. Остановившись ярдах в десяти, он посмотрел на меня глазами, полными ненависти, затем резко развернулся и зашел в дом.

Овцы тем временем вошли в деревню, затопив пространство между домами, и побрели по площади, направляясь к водоему на другой стороне деревни. Замеченный мною ранее мальчишка был вертлявым и загорелым до черноты, лет десяти-одиннадцати на вид. Он бегал взад и вперед между овцами, посвистывая и хлопая в ладоши. Трое его напарников были типичными бедуинами в рваных накидках и закрывавших лицо бурнусах для защиты от пыли.

Пастухи прошли мимо, занятые своим делом. В неподвижном воздухе раздавался только перезвон колокольчиков. Было совсем тихо, солнце уже почти зашло за горизонт. Через каких-нибудь полчаса со стороны пирса покажется колонна заключенных.

Овцы толкались у воды, борясь за лучшее место; пастухи облокотились на изгородь, наблюдая за ними. Открылась дверь караулки, и появился Хуссейни в сопровождении двух солдат. Троица направились прямо в мою сторону. Они разрезали веревки, и я шлепнулся на землю, словно куча дерьма. Хуссейни что-то пробормотал, солдаты подняли меня и поволокли через площадь к дому Туфика.

Толстяк жил один, если не считать старухи, которая стирала и готовила ему еду. Дом также служил Туфику конторой, где он хранил немногочисленные официальные бумаги. В комнате стояли старый письменный стол и два колченогих стула.

Хуссейни пролаял какой-то приказ, и солдаты усадили меня на стул и крепко связали руки за спиной. Именно тогда я обратил внимание на хлыст из носорожьей кожи, от удара которого легко лопается кожа на спине. Майор снял китель и стал неторопливо закатывать рукава рубашки. Туфик выглядел перепуганным и вспотел больше обычного. Солдаты встали у стены, а Хуссейни взял в руки хлыст.

– Ну что, еврей, – проговорил он, сгибая хлыст двумя руками, словно охотничий лук, – начнем с дюжины ударов. А там будет видно.

– Майор Хуссейни, – мягко произнес по-английски чей-то голос.

Хуссейни резко обернулся, я тоже поднял голову. В дверях стоял один из пастухов, правая рука которого поднялась к бурнусу и сдернула его, открыв загорелое лицо европейца, и показавшийся мне знакомым рот, который, казалось, был готов растянуться в улыбку – однако этого не произошло, – и серые, холодные, как лед, глаза.