Мама кончила говорить, и вдруг в зале все зашумели, захлопали, как в театре, когда кончится интересный спектакль. Тане показалось, что это её маме все хлопают. Таня обрадовалась: значит, мама рассудила всё правильно. Да, она справедливая!

А те двое, которых мама судила, так и остались понуро стоять за своей загородкой. Им сейчас плохо, совсем плохо. Но люди вокруг хлопают, значит, мама всё сделала правильно. Она справедливая!

А вон там — Таня снова оглянулась на реку, — там судят сейчас её отца. Да, он виноват, он уехал от них, он бросил их на целых три года. А мама говорит, что он обидел их. Странно, как-то это всё не похоже на него. Но это так —1 он уехал, пропал на целых три года, он обидел их. Каково-то ему сейчас?..

Сперва всё шло, как оно и должно среди старых друзей, ещё школьных лет друзей, после долгой разлуки.

— Ну, здравствуй, — сказала дружественно Николаю Андреевичу Лиза Чижова и даже постаралась смягчить свой голос. — С приездом, Коля.

Они никуда не пошли, и разговор их начался тут же, прямо в дверях древней башни. Проследив глазами, как расходятся в разные стороны прогнанные ими ребята, сёстры чинно уселись на тюки пакли, приглашая сесть и Николая Андреевича. Двери в башню были распахнуты, солнце светило у входа ярко, повытравив своими лучами затхлый воздух, — лучшего места для серьёзного разговора и не найти. Впрочем, так ли уж был серьёзен этот разговор?

— А помните, девчата, как и мы тут с вами лазили? — улыбаясь и успокаиваясь, спросил Николай Андреевич.

Он сел между сёстрами, обнял их за плечи, и, переглянувшись, они рассмеялись вместе, помолодев как-то сразу лицами, подобрев, отойдя от нынешних своих взрослых-пре-взрослых забот.

— А как же, такое не забыть! — мечтательно проговорила Ольга Чижова, и в голосе её сейчас не было ни ехидцы, ни елея. Просто добрый, тихий голос.

— А на балку на самую верхнюю ты так забраться и не решилась, — напомнила ей сестра.

— Подумаешь, героиня! Залезть-то залезла, а снимал тебя Коля.

— Всё-таки залезла.

— Вот ты теперь и хирург.

— А разве следователю смелость не нужна? — спросил Николай Андреевич. Он совсем успокоился, ему было радостно сидеть вот так со своими школьными подругами, жмуриться на солнце и болтать — вспоминать про что-то далёкое и ласковое, как эти солнечные лучи.

— Следователю прежде всего нужна осторожность, — чуть поучая, сказала Оля. — Кстати, какие качества, позаимствованные из детства, пригодились тебе в твоей архитектурной деятельности?

— Да, Коля, чего ты там понастроил в первопрестольном граде Москве? — подхватила Лиза.

Они сидели, всё так же обнявшись и чуть покачиваясь из стороны в сторону, поглядывая друг на друга ласково-смеющимися глазами.

— Наверное, какой-нибудь дворец, а? — спросила Оля.

— Главный дворец мой ещё впереди, — сказал Николай Андреевич. — Так, участвовал в проектировании нескольких жилых домов. Теперь ведь, девчата, всё больше типовые проекты осуществляют, всё больше группами проектируют. Один — одно, другой — другое.

— Интересно? — спросила Оля.

— Ты-то что там осуществлял? — спросила Лиза.

— Если дома, просто дома, так, может, и не надо было уезжать? — спросила Оля. — Просто дома строятся и у нас.

— Зачем же тогда было семью бросать? — спросила Лиза. — У нас тут целую улицу за эти три года построили. У нас тут такое затевают, что...

Они всё ещё сидели обнявшись, но как-то вдруг неуютно стало Николаю Андреевичу сидеть между сёстрами. И солнце, будто нарочно, стало светить пожестче, стало припекать не по-северному всерьёз. Он поднялся и отошёл на несколько шагов от своих приятельниц, поискав у дверей место, куда заскакивал с реки ветер. Такое место нашлось, но и ветер не помог — амбарная духота вдруг ударила в лицо.

— Вот что, — сказал Николай Андреевич. — Вот что, вы уж лучше спрашивайте обо всём прямо, без подходов. Валяйте.

— А мы уж и спросили, — сказала Оля, и голос её вновь обрёл привычный елей. — Расшифровать тебе наши вопросы?

— Мы спрашиваем тебя, Николай, ради чего бросил ты семью? — перебивая сестру, громогласно заговорила Лиза. Всё стало на свои места — и голоса, и взрослые морщины на лицах, вернувшие этим лицам нынешнюю озабоченность, нынешние тревоги. — Мы спрашиваем тебя, Николай, ещё и о том, зачем ты вдруг спустя три года прискакал сюда? Многое улеглось уже за эти три года, многое определилось. Не жестоко ли всё это вновь ворошить? Ты подумал о жене, подумал о дочери?

— Мы спрашиваем обо всём этом как друзья, и твои и

Машины, — миролюбиво проговорила Оля. — Пойми, три года — это слишком большой срок для эксперимента. Но, может быть, мы чего-то все катастрофически не понимаем в твоей истории?

— А он-то сам понимает? — окончательно вернув своему голосу этакую врачебно-хирургическую безапелляционность, спросила Лиза.

— Это было бы ужасно, если бы и он сам не понимал, что творит, — до предела использовав своё умение говорить вкрадчиво, заметила Оля.