— Может быть, и ужасно, — отвернувшись от сестёр и тщетно ловя лицом куда-то подевавшийся с реки ветер, глухо сказал Николай Андреевич. — Теперь, когда разбираешься, всё кажется нелепостью, всё кажется вздорным, ничтожным. Но...

— Объясни, объясни — это очень интересно! — оживилась Ольга. — Смотри, Лиза, оказывается, для любого неблаговидного поступка есть своё «но».

— Смотрю! Довольно жалкая картина!

— Но... — упрямо наклонил голову Николай Андреевич. — Это когда начнёшь разбираться. А сперва кажется всё иначе. Мне казалось, что мне надо уехать, обязательно надо уехать из этого крохотного городка. Я архитектор, а не строитель изб. Разве я был не прав, когда пустился в путь — в большой город, к большому делу? Не прав? Мне казалось, что мой отъезд ничего не нарушит. Жена не могла уехать — её выбрали судьёй. Я не мог остаться — мне нечего было тут делать. Разве всё это так уж фантастично, так необъяснимо?

— А что же случилось потом? — спросила Оля. — Почему твой отъезд стал смахивать на побег?

— Не знаю, сам не знаю, как это всё дальше получилось. Может быть, не хотел возвращаться ни с чем.

— Обуяла гордыня? — насмешливо спросила Лиза.

— Не знаю, не знаю, что там меня обуяло. Уехал, вырвался к делу. Ну, а там затянулось всё, запуталось. Да, не хотелось возвращаться ни с чем. Слишком много было обещано, слишком многим было пожертвовано...

— Да, сложный случай. — Насмешливая улыбка так и осталась на властном лице женщины-хирурга. — Как у нас говорят: больной не операбелен.

— Тебе бы всё оперировать, — грустно усмехнулся Николай Андреевич.

— Ну хорошо, а зачем же тогда вернулся? — спросила Оля. — Какова, так сказать, цель твоего нынешнего приезда, если допустить, что ты не дитя и понимаешь, что такая женщина, как Маша...

— Довольно! — вдруг решительно распрямился Николай Андреевич.

Вот же он, вот же он, этот ветер с реки. Он идёт поверху, и надо стоять очень прямо, чтобы дотянуться до него лицом.

— Довольно, разберусь как-нибудь сам!

Николай Андреевич стремительно перешагнул порог древней башни, где столь внезапно учинили ему суд и расправу его школьные друзья, и зашагал к городу, идя на ветер — сперва вниз по тропинке к реке, а потом этой же тропинкой круто в гору и к городу.

Покуда происходил весь этот разговор, столь непременный между друзьями в подобных случаях и столь всегда бесплодный, Таня всё топталась в пыльном палисаднике перед судом, не зная, как добыть ей из него свою маму. Зайти? Страшно. И не велено. Но ничего, что не велено.

Просто страшно туда идти. Ещё страшнее, чем в пахнущую больницей гостиницу. А ведь в гостиницу её провожал Черепанов. Теперь бы она с ним не пошла. Вот и нет у неё этого друга.

Он обманул её, он показался ей хорошим, вовсе не злым, как бы он там ни чудил и ни бранился, чтобы там о нём ни говорили другие. Она ошиблась. Он злой, скверный, жадный старик. Ох, как всё горько, как всё сложно!

Таня пошла вдоль зарешечённых окон суда, заглядывая в их тёмную глубь, нет ли где-нибудь там её мамы. Несколько окон вели в зал, который уже начал пустеть, где мамы её уже не было. Куда же она подевалась? От окна к окну переходила Таня, пугливо оглядываясь на выходящих из суда людей.

Она боялась, что её сейчас станут прогонять отсюда, а ей обязательно надо было ещё хоть раз, хоть через зарешечённое окно поглядеть на мать.

Таня завернула за угол дома. Здесь было лучше: эта сторона здания выходила в тихий и зелёный переулок. Здесь даже акации в палисаднике росли по-настоящему, как перед обычным домом, щедро даря ему тень и нехитрые свои жёлтые цветочки.

Вот и ещё одно окно, жаль, высоко приподнятое над землёй. На окне тоже решётка, но рамы отворены, а на подоконнике виднеются даже горшки с цветами. Таня заспешила к этому окну, очень вдруг понадеявшись на эти цветы в горшках. Мама там. Таня смело ухватилась руками за решётку, подпрыгнула и повисла на ней.

Да, она не ошиблась: совсем рядом с окном сидела, устало склонившись над столом, её мама. Совсем не такая, как там, в зале суда, а такая, как дома, когда ей бывает невесело. Теперь Таня знала: в такие минуты мама думает о своей ссоре с мужем. Значит, вот и сейчас она думает об этом?

— Мама, — шёпотом позвала её Таня. — А я была у папы. А потом мы ходили по городу, а потом... Хочешь, я его позову.

Мать вскинулась, наклонилась к окну.

— Не смей!

Их разделяла решётка, и Таня никак не могла поближе придвинуться к матери, да и висеть всё время на руках было трудно.

— Я сейчас спрыгну, — сказала Таня. — Ещё только гю-

гляжу на тебя немножко и спрыгну.

— Ты ела хоть что-нибудь за целый день?

— Нет, но я не хочу, совсем не хочу. Мама, почему вы не можете помириться?

— Целый день ходишь голодная!— горестно проговорила мать. — Ну что мне с тобой делать? Я же всё тебе оставила — только открывай рот и ешь.

— Мама, почему же вы так? — спросила Таня. Она спешила с самыми главными вопросами, потому что руки отказывали ей и, как она ни напрягалась, пальцы начали уже разжиматься. — Неужели ты не можешь с ним помириться?.