Царь Алексей Михайлович сидит в своей приёмной. Он только что возвратился с соколиной охоты и в отличном расположении духа: его любимый сокол сразу сразил дикую утку, случайно пролетавшую мимо; а тут ещё, по возвращении, он узнал, что царила в интересном положении. Пользуясь этим, и окружающие его бояре, и домашние стараются что-нибудь выпросить и выклянчить, а чтобы иметь решительный успех, каждый старается выставить какой-нибудь особенный подвиг свой.

— Вот, — говорит Морозов, — у всех-то радость: царица зачала... и Господь благословил тебя, чай, сыном... А ты бы, великий государь, повелел на радостях отпустить мне коронных-то у Днепра, сельцо... А я-то первый напророчил...

— Ужо, как справимся с Хмельницким, — улыбается государь.

— А всё моя тётушка, Анна Петровна, — подхватывает Хитрово, — уж как она молилась... так молилась... что в день ея крестной молебны... да с Павлом... аль Паисием митрополитом... да и царица там... и Господь услышал.

— Я Павла в митрополиты крутицкие поставил... а Питирима в новгородские, — самодовольно произнёс царь.

— Уж очинно, очинно все довольны, мудрость твою прославляют, — вставил Морозов, — Аввакума, Никиту, Епифания и других расколоучителей видел, — все так и молятся на тебя и бают: лишь бы нам того зверя Никона прогнать.

Алексей Михайлович вздохнул и вздрогнул: вспомнил он, что счастье покинуло его в военных действиях вместе с удалением Никона, и вот, чтобы перебить эту думу, он обращается к своим собеседникам:

— Слышали вы, какое чудо у меня?

— Нет, не слышали, — отвечает Морозов.

— Привезли мне безрукого мальчика... так он устами иконы пишет... настоящий изограф... Вот его иконки... я его в пауку отдать иконописцу Никите Павловцу... а зовут мальчика Полуэхтом Никифоровым.

— Это диво! — воскликнул Хитрово.

— Да и я впервые слышу о таком диве, — воскликнул Морозов, — к добру, это великий государь; значит, мы согрешили руками, творя иконы, и Господь Бог сподобил тебя иметь иконы, писанные устами.

— Знамение великое... знамение великое, — повторил несколько раз государь, и снова дума: — Вот кабы Никон, он разъяснил бы, что это значит.

Преследует его мысль о Никоне постоянно. Что бы он ни сделал, тотчас совесть говорит ему: а что святейший бы сказал? Недавно уговорил его грек Паисий поставить Павла в митрополиты крутицкие, а крутицкого Питирима в новгородские, но сделано это без благословения патриарха, и оба поста очень важны: первый по древности кафедры, а второй, — так как он наместник патриарший. Но все говорят, что народ благословляет царя за это назначение...

В тот миг является стольник и подаёт пакет.

— От патриарха Никона привёз архимандрит Воскресенского монастыря, — провозглашает он.

Царь уходит в свою комнату, распечатывает трепетными руками пакет и читает письмо. Бледный, со смущённым видом, он возвращается назад и, подавая Хитрово письмо, произносит задыхающимся голосом:

— На, читай... я говорил, что так будет, — он чуть-чуть не анафему шлёт нам за ставленных владык...

— Да что на него глядеть-то! — успокаивает его Морозов.

— Посердится, посердится, тем и кончится, — вставляет Хитрово.

— Пущай бы сердился, — с тревогою произнёс государь, — но вот, коли он бежит, вот это будет теперь не в пору нам: Малороссия отложилась, Литва отпала...

— А вот что, великий государь: дай мне повеление задержать его, где я бы его ни отыскал, и он не уйдёт от меня.

— Даю... даю повеление... напиши несколько грамот... Да только гляди, чтобы волоса с его святой головы не тронуть...

— Слышу, великий государь; пока он патриарх, я обиды ему не учиню.

Грамоты написаны и сданы в руки Хитрово.

Богдан Матвеевич тотчас отправился к Родиону Стрешневу; там он застал и Алмаза Иванова. Обоих их он командировал в разные стороны с поручением следить за проездом или в Малороссию, или в Литву патриарха.

Сам он тотчас же отправился тоже по направлению к Малороссии.

В то время, когда вследствие неосторожного выражения патриарха в его письме были сделаны распоряжения об его задержании на пути, инокиня Наталья сидела в тереме царском и вела с царевною Татьяною беседу: