— Несоединимое!

ОТВЛЕЧЕНИЕ

Художник, действительный член академии художеств Иван Антонович Кустодиев очень стеснялся барышень, поэтому имел связи только с проститутками, словно отмывал грехи своего деда проказника.

Первое время картины уходили бойко: на ярмарках, в театрах, в салонах, где дамы напомаживают пятки, чтобы не скользили во время балетных прыжков.

Но уже третий месяц Иван Антонович сидит без барыша, картин накопилось – гора, а денег нет даже на суп с фрикадельками из конины – так страдает горец без форели.

К удрученному Ивану Антоновичу забежал с мороза расторопный художник Силантий Анфимович Вознесенский, удачник по жизни, художник с неотразимой уверенностью в своем таланте и в силе денег.

Силантий Анфимович с укором осмотрел бедный стол, мутную самогонку и дешевую женщину под балдахином, затем укорял Ивана Антоновича, журил, как кота Ваську:

— Что ж, друг милый, Иван Антонович, колышешься от бедности, а картины умные не рисуешь на продажу, словно возомнил себя римским патрицием в золотом шлеме?

Чайники изображаешь на картинах, медведей, натюрморты с убитой птицей, а не чувствуешь веянья времени, когда медведей съели, мясо уже не употребляют, а только – растительное, и чайники – дурной тон, все равно, что пукнуть на приеме у Кардинала.

— Что ж я нарисую, Силантий Анфимович? — Иван Антонович развел руки, да нечаянно в глаз пальцем заехал девке – пусть её, на то она и девка, чтобы в глаз ей ежедневно били. – Отворяется дверь в бесконечность, а я без денег и без рвения к оным.

— Голых баб рисуй! – Силантий Анфимович ударил тростью по ноге девки – пусть отрабатывает, гулящая. – Голые барышни всегда в моде, как абрикосы зимой.

Нынче в поветрии, когда графини себя заказывают в обнаженном виде на холсте, а затем холсты милым друзьям раздаривают, словно пирожки из золота.

Прорисовывай самое интимное у графинь, тогда – барыш тебе, как конокраду.

— Совестливо мне, — Иван Антонович пожурился, краснел, отводил глаза от друга, будто напакостил его жене. – Как это – голая женщина?

Стыжусь я обнаженной натуры, как огня.

По мне лучше чайники и медведи бурые, с гениталиями.

— Экий ты, недальновидный талант, Иван Антонович, – Силантий Анфимович воскликнул в сердцах, махнул стакан перцовой, крякнул и уже с одобрением посмотрел на девку продажную (она натягивала рваные чулки). – Ты, когда голую графиню рисуешь, или купчиху, то представляй, что перед тобой не обнаженная женщина позирует, а – медведь, или чайник с носиком и двумя выпуклыми китайскими крышками.

Умом отвлечешься от обнаженной графини, ан и талант за деньги получится на холсте, как медведь, но только – баба голая.

Отвлечение! Дзэн!

Силантий Анфимович схватил в охапку кушак да шапку, и девку прихватил, как ветер.

Член Академии художеств Иван Антонович долго сокрушался над своими страхами, думал, грыз ногти, а к вечеру направился с визитом к худенькой красавице балерине графине Антохиной Ильзе Михайловне.

Ильза Михайловна заказала Ивану Антоновичу портрет себя в обнаженном виде в полный рост (портрет для утех друзей).

Иван Антонович рисовал графиню балерину Ильзу Михайловну, а думал, что рисует не её, и даже не медведицу, а – свинью розовую с салом и щеками.

Когда Ильза Михайловна взглянула на портрет, то схватила себя за голову, затем – за бедра и вознегодовала, долго журила художника, потому что он изобразил её толстой, как свиноматку розовую.

Иван Антонович, разумеется, денег за заказ не получил, выбежал с портретом пристыженный, в душе клял Силантия Анфимовича за дурной, недружеский совет.

На улице купец Порхальский Егор Кузьмич с восторгом вырвал из рук Ивана Антоновича портрет растолстевшей обнаженной балерины, отсыпал за художество полные карманы серебра и золота и заказал еще и еще портретов голых женщин, толстых, как свиноматки.

С тех пор Иван Антонович не бедствовал, получал заказы отовсюду, даже из заграницы, рисовал толстых женщин, но натурщиц представлял свиньями.

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ

— Что есть война и мир? – граф Толстой Лев Николаевич спросил у дворовой девки Натальи Ростовой в сельской бане.