Большой поклонник всего кавказских горцев — он почему-то сам предложил купить у него очень легкое по весу и изящное седло «калаушинской работы», назвав сумму в 150 рублей. «Пусть будет Вам на память обо мне», — добавил он, чем показал, что он меня ценил, хотя за 8 месяцев пребывания в учебной команде под его начальством он никогда не назвал меня по имени и отчеству, называя только «по чину». Странное уважение и «оценка» своего подчиненного офицера.

Неизвестно, за что был арестован командир 5-й сотни есаул Авильцев, исключительно заботливый о своих подчиненных и теперь вновь приглашенный командовать своей сотней. Вернее — как допустила сотня арестовать солдатам своего командира сотни. Думаю, казаки просто растерялись тогда перед солдатскою вооруженною бунтарскою массою.

Хорунжий Романов, будучи на льготе урядником «третьей очереди», по мобилизации вошел в свой 3-й Кавказский полк (третьеочередной) на Турецкий фронт. После школы прапорщиков назначен в наш полк, куца прибыл летом 1916 г., и зачислен в 5-ю сотню, половина казаков которой состояла из его станичников, с которыми он обращался слишком «по-начальнически», даже с вахмистром сотни и взводными урядниками-станичниками: Жученко, Дереза, Бесединым. Эти урядники по своей грамотности были равны ему, а по знанию и опыту военной и боевой службы «первоочередного полка» — стояли выше его. Станичники же его и удалили из полка.

Хорунжий Уваров прошел стаж службы, как и Романов, и удален из сотни по тем же причинам.

Странное явление было: все эти офицеры прожили в полку еще несколько дней и казаки, встречаясь с ними, отдавали положенную воинскую честь им, словно ничего и не случилось.

Войсковой старшина Калугин после освобождения вновь вступил в командование полком, но оскорбительный арест смял душу этого бывшего могиканина полка. Он стал беспомощным и боязливым, и, если надо было подписать что-либо серьезное, он неизменно спрашивал: «Как по-ва-шему, Ф.И. — это ничего?» «Все здесь правильно, Степан Егорович», — всегда успокоительно отвечал ему.

А не он ли был всегда целитель полка! И не он ли так чутко-глубоко знал все нужды полка? С его мнением считались и Мигузов, и Мистулов, так как он 25 лет служил в родном полку. Он знает все радости и болезни полка, и знает их так, словно свое тело, свою семью. На казака никогда не накричит, не обидит его, и, если казак провинится, он подзовет к себе, образно все расскажет, непонимающему — покажет; и все сделает ласково, по-отечески.

Казаков своей сотни он любил, как хороший отец любит свое большое семейство. Он отлично знал, что творилось в желудках лошадей и в мозгах казаков, и казаки относились к нему с полною сыновнею любовью. Преданная жена-друг и три сына, воспитанники Владикавказского кадетского корпуса, украшали его жизнь и службу. И теперь такая величина полка, Калугин осторожен в подписи каждой официальной бумаги, исходящей от него как временно командующего полком.

Главными двигателями всей жизни полка теперь были полковой комитет и полковая канцелярия, и командир полка своей подписью только фиксировал все то, что ему преподносили, но он и здесь боялся дать свою подпись! Жуткая трагедия офицера!

С Турецкого фронта, через Сарыкамыш, немедленно же ринулись толпы солдат-дезертиров, заполнивших все поезда и крыши вагонов. Из Карса, от совета и строевого начальства, через штаб нашей дивизии, пришло распоряжение: «От 1-го Кавказского полка на станцию Салем выставить заставу в один взвод конных казаков под командой урядника, с заданием — «С поездов силою снимать дезертиров».

Застава выставлена и начала действовать, но на казаков посыпались оскорбления и угрозы: «Ка-ак?.. Оп-пя-ать?.. Как в 1905 г.!.. Народ усмирять?.. Душить свободу!.. Нага-ечники!.. Опричники-казаки!.. Мы вам покаж-жем!»

Казаки искренне негодовали и на солдат-дезертиров, и на новую власть: «Почему это опять посылают казаков как бы на усмирение, задерживать солдат-дезертиров? Мы революцию не делали! У нас своих дезертиров-казаков нет! Дезертируют только солдаты, так и пусть Карс выставляет от себя свои «солдатские заставы», — говорили казаки.

Карс распорядился, чтобы урядник, возвращаясь с заставы со своим взводом, о результатах докладывал бы полковому адъютанту, и полк доносил в высшую инстанцию. Через два-три дня из заставы вернулся со своим взводом старший урядник 3-й сотни Роман Гнездилов, казак станицы Тифлисской. По линии своего отца и нашей бабушке — он доводился мне дальним родственником. Урядник был умный и разговорчивый. Все офицеры и казаки хорошо его знали — Романа для офицеров, а для казаков — Роман Андреевич. Полтора года на войне я был его начальником в должности младшего офицера этой сотни.

Гнездилов доложил мне все, что пережили и передумали казаки заставы. Он просил меня внушить командиру полка и полковому комитету, что в интересах казаков и полка во что бы то ни стало заставу снять и отказаться от этого унизительного назначения, иначе будет или бунт казаков, или перестрелка с солдатами-дезертирами.

Революция уже дала свою гнусную «отрыжку», которая так возмутила казаков нашего полка. Карсу было соответственно донесено, и застава была упразднена, но «солдатская», конечно, не назначена.