Летя по улице, я чувствовал, что «мосты позади сожжены». Моя душа находилась как бы в безвоздушном пространстве... Но она, вещун, бессознательно говорила, что ожидается что-то страшное и непоправимое. Как грачи на баштан — с разных сторон, на площадь с новой кирпичной староверской церковью — слетались казаки. Их было уже свыше сотни. Быстро сделав строевой расчет, в колонне по шести, двинулся по улице.

С Богом куба-а-анцы, не робея-а,

Сме-с-ело в бой — пойдем друзья-а-а... —

без разрешения и без приказания затянул старый и дебелый казачина-урядник Михаил Иванович Татаринцев, сверстник и друг нашего отца, видимо, вспомнивший свою былую молодость и службу в нашем дедовском 1-м Кавказском полку, и десятками возбужденных голосов был подхвачен:

Бейте, режьте — не жалея,

Ба-а-асур-ма-а-нина врага!

То была любимая песня казаков, идущих в поход. Оглянулся назад и вижу: вся передняя шеренга песенников состоит сплошь из стариков-бородачей, всегдашних главарей станичного сбора — столпов казачьего самоуправления. Здесь и гибкий, сухой, маленький Гаврила Чаплыгин, и «беспалый» блондин Чаплыгин, и старые урядники-кон-войцы императора Александра Третьего, длиннобородый, весь седой, старовер Севостьянов, старовер Изот Фомич Наумов, и бывший станичный атаман — умный, энергичный, смелый Козьма Иванович Стуколов, и другие. Через пять дней почти все они были расстреляны красными...

Позади, длинною лентою вытянулись верховые казаки — служилые, фронтовики, «дымари», малолетки и все те, кто успел прискакать на сборный пункт. На широких рысях, пройдя 12 верст, — сотня ворвалась в Темижбекскую. Один взвод был послан захватить вокзал. С тремя остальными, усилив аллюр, — по Красной улице устремился к станичному правлению. Терроризированное население высыпало на улицу. Бабы-казачки, утирая подолом юбок слезы, причитали: «Радщгаи-и... Скарея-а-а!»...

Заняв улицы возле правления и быстро выстроив сотню у главного фронта, — со Стуколовым и беспалым Чаплыгиным вошли в правление. Мои бородатые ординарцы были в домашних костюмах, конечно, в папахах и с винтовками в руках. Появление нашей сотни было полной неожиданностью для станичного совета. Оружие было уже снесено во двор правления, грузилось на подводы, а совет что-то «решал-мусолил»...

— Кто здесь председатель совета? — в определенном тоне спросил их. Красивый рыжебородый казак, лет 35, привстал со стула и ответил:

— Я... а што Вам надо? — смелым тоном начальника ответил он. Меня это задело.

— Я командир Кавказской конной сотни и прибыл сюда забрать то оружие, которое Вы собираетесь отправить Ода-рюку... и прибыл сюда по просьбе гонцов от станицы! — быстро, строго, официально пояснил ему.

— Никаких гонцов к Вам никто не посылал! — парирует он мне смело, этот бородатый казак, видимо, старовер. Я чувствую, что сейчас нужно действовать уже силой. Вижу— Стуколов и Чаплыгин, как и присоединившийся к ним Сево-стьянов, двойник древнего Гостомысла — стоят рядом со мной и, давя меня плечами, готовы действовать...

Мужичий состав совета, растерявшись, молча, стоя — выслушивает наш диалог. Меня удивила стойкость председателя, видимо, урядника, такого молодецкого и солидного видом. Хитро, резко метнув глазами и рыжей бородой на своих членов станичного совета, — он вдруг коротко бросает мне:

— Господин офицер!.. Пожалуйте в мою комиссарскую комнату! — и, взяв активно меня под руку, быстро ввел к себе. — Ваше благородие (так и назвал меня)! Да это же я сам, станичный комиссар, послал к Вам своего родного брата-гонца с казаками... и не могу же я об этом признаться перед станичным советом!.. Пож-жапуйста, как можно скорее и энергичней действуйте и забирайте оружие!.. Я сам урядник Конвоя Его Величества и станичным комиссаром стал умышленно, чтобы иметь власть в своих руках... в руках казаков, — закончил он. Его фамилия была, кажется, Никитин. Бедное казачество! До каких ухищрений приходилось им доходить, зажатым в тиски красной власти.

Распустив станичный совет темижбекцев и через комиссара приказав все оружие грузить на подводы, — вышел со своими стариками к сотне. И что же мы увидели? Вся площадь перед станичным правлением была запружена радостным народом, а на левом фланге кавказской сотни стояла новая конная сотня темижбекцев, свыше ста человек. Впереди нее стоял мой дорогой вахмистр 2-й сотни, подхорунжий Фидан Толстов («Фидан» — Федор, как называли его все в семье и в станице)...

При нашем появлении на крыльце — вверх полетели папахи всегда молодецких темижбекцев, раздалось радостное «ура», а казачки-бабы, с сияющими лицами и еще не остывшими слезами на глазах, махали радостно платочками и руками.

С крыльца станичного правления, коротко пояснив собравшимся о цели нашего прибытия к ним и о поднятом восстании против красных в станице Кавказской, — просил казаков поспешить в «восставший Казачий Стан». Сказал коротко, сжато, по сути дела, но зато мои старики, в особенности Стуколов — умный, активный, ненавидевший все мужичье, всегда решительный и даже резкий на слова, так хорошо знакомый со всеми плюсами и минусами казачьего самоуправления, — уж он «распространился обо всем», чем щедро подлил масла в казачий огонь. Беспалый Чаплыгин — так спокойно и логично сказал о причинах восстания, что я удивился, — у простых казаков-стариков куда было больше жизненной сноровки, чем у нас, молодых офицеров-командиров.

Погрузив пятнадцать подвод с винтовками и патронами, — со своей сотней кавказцев немедленно же отправил их в Кавказскую. Темижбекцы обещали «всею силою станицы» прибыть в Восставший Стан завтра. Они никак не хотели отпускать меня, не расспросив о восстании. В особенности последний станичный атаман вахмистр Толстов, Варшавского дивизиона, родной дядя Фидана, окруженный своими стариками-станичниками.

— Ну хоть на полчасика зайдите к нам в дом? — просит он.

Дух бодрости в такой момент поддержать надо. Согласился и зашел. Моего коня на улице держал в поводу казак. Но не прошло и пяти минут, как вошел этот казак и досадливо сказал, что мой конь «вырвался из его рук»... Что-то неприятное ударило в душу, как плохой предвестник. Толстовы дали своего верхового коня, и я в глухую ночь, один, двинулся в Кавказскую за 12 верст, ругая своего, так всегда строптивого коня по кличке Орлик. На нем я совершил всю войну в Турции. Темно-рыжей масти. Густая шерсть. Очень густые и пышные грива и хвост, также рыжие. Густота их признак силы лошади. Глаза навыкате и злые. Он всегда норовит кого-то укусить или ударить ногой. Садиться в седло — надо быть всегда очень осторожным. Вложив ногу в стремя, надо быстро вскочить в седло, иначе он рвет вперед или становится на дыбы, и седок падает назад, на спину. Но зато силы, выносливости он был неистощимой.