— Фед-дя! — слышу радостное восклицание, поднявшись в коридор, и мигом попадаю в объятия однокурсника по военному училищу есаула Саши Мельникова.

— А мы получили сведения, что ты расстрелян после восстания, — пылю) говорит он и тут же тянет за рукав, чтобы немедленно же представить меня атаману Шкуро.

По совпадению, Шкуро выходил из своего номера. Мельников отчетливо аттестует меня со всех положительных сторон. Шкуро приятно улыбается, без всякого начальнического «фасона» подает мне руку и быстро, весело говорит:

— Ну, конечно, Вы к нам, к нам...

Я так же радостно улыбаюсь, даю немедленно же свое согласие поступить в строевые ряды войск атамана Шкуро, и он куда-то спешно уходит.

В 1910 г. Шкура был хорунжим 1-го Екатеринодарского кошевого атамана Чепеги полка, а я — вольноопределяющимся того же полка. Мы были в разных сотнях. Его я видел несколько раз, и меня он мог и не знать. Офицеры и казаки полка называли его «хорунжий Андрей Шкура», с ударением на «а». Он тогда был немного оригинальный в своей жизни, его любили за молодецкие веселья, в которых он никогда не забывал своих братьев казаков. Я не видел его ровно 8 лет, но сразу же узнал, так мало он изменился.

Шкуро куда-то уехал, и мы остались вдвоем с есаулом Мельниковым. Сашу я не видел 4 года. Он сын директора гимназии, который недавно был расстрелян красными. Мельников — коренной хоперец, песенник, музыкант, широкий по натуре. Гибель отца очень озлобила его против красных. У Шкуро он самый близкий и доверенный офицер, которого тот брал с собой в Тихорецкую, с докладом к Кубанскому краевому правительству. И Саша говорит мне:

— Мы Андрея Григорьевича называем атаманом, потому что у нас казаки хоперцы, лабинцы и две сотни терских казаков. Он как бы Кубанско-Терский атаман.

На мое удивление «такому званию» — мой друг с улыбкой ответил:

— Это Андрею Григорьевичу очень нравится, — и продолжил, что ему Шкуро предложил сформировать «партизанский отряд». — Прошу тебя, Федя, на должность командира сотни, — закончил он. Я дал согласие.

В тот же день в Ставрополь вошел 1-й Черноморский полк под командованием полковника Малышенко и поступил в подчинение Ставропольского губернатора для наведения внутреннего порядка. Началось спешное формирование частей. Из ближайших станиц немедленно же стали прибывать казаки. На базарной площади масса казачьих подвод, конных и пеших казаков: формировался 1-й Кубанский полк. В новом командире, войсковом старшине Фос-тикове*, я узнал адъютанта 1-го Лабинского полка по Турецкому фронту 1914-1915 гг., когда он был в чине сотника.

Фостиков в короткой бурке поверх гимнастерки, на которой красуется орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Узнав меня, он козыряет дружески и, по обер-офицерски, дружески жмет мою руку, приглашая в свой полк на должность командира сотни. Я благодарю его, улыбаюсь и отвечаю, что уже состою в отряде Шкуро.

— Очень жаль, —- бросает он. — Так мало теперь кадровых офицеров, — добавляет.

Разговорились о многом, как старые соратники.. Оказалось, что он так же, как и я, скрывался в Ставрополе.

Я в полуштатском костюме. За три месяца после нашего восстания, скрываясь от красных, я переменил много мест и квартир. Все мое имущество было на мне. О расстреле отца я узнал только спустя два месяца, как и наша семья узнала, что я жив, также после двух месяцев моего отсутствия в родной станице. Горе в семье (до этого) было неописуемое. Я хотел повидать могилу отца, поклониться ей, как и должен был повидать и успокоить пять несчастных женщин — 70-летнюю старушку-бабушку, 50-летнюю мать, теперь вдову, и трех сестренок-гимназисток, старшей из которых, Надюше, было 15 лет. К тому же, мне нужно было одеться в военную форму, привести себя в военно-походный вид. Шкуро меня понял и дал три дня отпуска. Я выехал в свою станицу.

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ В своей станице

Дома одна бабушка. Ей 70 лет. Жуткая доля «удови-цы»... Ее муж, наш дед, после победоносной русско-турецкой войны 1877-1878 гг., с 1-м Кавказским полком был размещен в Абхазии. 16 лет царской действительной службы — и никакого отпуска «на родину». С подругами, верхом на лошадях в седлах, «через Пашинку и Кавказские горы», как рассказывала бабушка нам, маленьким своим внукам, — они ездили в Абхазию повидаться с мужьями. Ездили два раза. «Пашинка», так называлась и при нас станица Баталпашинская. И когда дед вернулся домой 35-летним казаком «на льготу», — в тот же год он был убит разбойниками в степи.

Нашему отцу было тогда 16 лет. Он был единственный у родителей. В то время пожаром было уничтожено полстаницы. В огне погибло и все наше хозяйство. После этого и началась жизнь «молодой удовицы», нашей бабушки, полная горя, труда и слез. Натерпевшись жизненных невзгод, она настояла «учить детей», т. е. своих внуков. За них-то, «ученых», и был расстрелян наш 50-летний отец три месяца тому назад, так же в степи, но новыми разбойниками, большевиками. Теперь в доме нет никого из мужчин-работ-ников по казачьему хозяйству: