Последняя встреча со Шкуро

Алексеевский партизанский пехотный полк, в который был мобилизован наш меньший брат Георгий, хорунжий, с Екатеринодарского направления был переброшен в Ставрополь. Завтра он выступит на юг, под Недреманную гору, которую нужно взять от красных.

Брат вернулся со 2-м Черноморским полком из Персии

7 марта 1918 г. 19 марта вспыхнуло наше восстание, 24 марта оно было ликвидировано, и с тех пор я его не видел около пяти месяцев. Высокий, стройный, плечистый блондин с прямым профилем и правильными чертами лица — он был теперь настоящий мужчина-воин. Он возмужал. Возмужал в неприятностях, в горестях и кровавых боях своего нового полка. Он в «солдатском полку» уже командир взвода, хотя весь полк состоит из кубанских мобилизованных казаков, и только командный состав — добровольческий.

С ним несколько его новых друзей, офицеров, не казаков полка, с которыми мы вместе провели весь вечер в Ставропольском городском саду. Утром полк выступил на фронт.

Наш партизанский отряд есаула Мельникова формировался медленно. Причина: не было казаков. Из частей Шку-ро казаков брать было нельзя, да их и не давали. Набирать же можно было только из станиц и — добровольцев. С урядником станицы Темнолесской, на чужом коне, скачем в его станицу «за добровольцами-казаками» в свой отряд. Перед станицей, возле села Татарка, встречаю быстро несущуюся тачанку с группой офицеров Алексеевского полка, друзей брата, раненых и спешивших в Ставрополь.

— Как брат? — спрашиваю их на ходу. Они замялись с ответом.

— Ранен тоже... — несмело отвечает кто-то из них.

— Тяжело?.. Нет?! — тревожно окликаю их, повернувшись в седле.

— Да так... сильнее нас... — кричит кто-то и — они переглянулись между собой.

— Тяжело?! — кричу им вслед.

— Да!.. Тяжело!.. И Жорж уже в Ставрополе! — кричит мне старший из них.

Брат тяжело ранен, но — служба прежде всего. В Темнолесской казаков нет. Все мобилизованы. Скачем дальше в станицу Екатерининскую. Дорогу пересекает болотистый ручеек. В нем застряла маленькая легковая машина. Казаки, спешившись, возятся с ней. На бережку, на чурбане, сидит полковник Шкуро. Он грустный. Соскочив с коня, я подошел к нему. Он будто рад, что есть возможность хоть кому-либо излить свою горечь, печаль, обиду.

При нем нет и одного офицера. Он торопится в Ставрополь, чтобы там и как можно скорее разрешить «свой вопрос», который, по его словам, таков: «со своей партизанской бригадой, состоящей исключительно из казаков-хоперцев, — он прорвет фронт красных в районе Невинно-мысской, вторгнется в Баталпашинский отдел и там поднимет «на ноги» всех казаков, черкесов, осетин, карачаевцев и ближайшие станицы Пятигорского отдела Терского войска. Потом он будет действовать в тылу у красных, чем и облегчит боевые операции частей Добровольческой армии».

Говорил он все это с жаром и с полной уверенностью в успехе. Слушая его, нельзя было не «заразиться» этим интересным и рискованным боевым делом.

— Плюньте на свой отряд, подъесаул, и идите ко мне! У меня так мало офицеров! Сразу даю Вам в командование сотню, а там — по способностям, — закончил он.

Есаул Мельников формировал партизанский отряд в две сотни казаков с разрешения Шкуро, как его ближайший и доверенный офицер, у которого я уже нахожусь в подчинении, хотя и чисто дружеском, о чем здесь же докладываю ему.

— Я Сашу уговорю отпустить Вас ко мне. Повторяю — у меня мало офицеров, а кадровых — совсем нет, — дружелюбно говорит он.

Я даю согласие, но, к слову, добавляю, что у меня нет собственного коня, так как обоих реквизировали красные. На мое удивление, Шкуро сразу же как-то сконфузился и грустно ответил:

— Мой отряд небольшой, денег нет; многие казаки также без лошадей и в поход выступают на мажарах, как ездящая пехота...

В этом ответе Шкуро было много жути. Видимо, главное командование, т. е. генерал Деникин, не верило в успех прорыва фронта красных отрядом Шкуро. И, видимо, Шкуро, получив отказ и не субсидируемый деньгами и необходимым вооружением, как и конским составом, шел на личный риск, веря в своих казаков-партизан, совершивших с ним тяжелый поход, как и верил в те внутренние казачьи силы, которые были в зоне красных.

Строки генерала Деникина, приведенные выше, — только подтверждают мое предположение, что Шкуро шел на личный риск, риск прорыва красного фронта и, может быть, вопреки желанию главного командования. У Деникина не сказано, что Шкуро поручено «прорвать фронт красных и вторгнуться в Баталпашинский отдел», т. е. — в тыл красным, а сказано — что «он получил самостоятельную задачу действовать на фланге Добровольческой армии и поднять Закубанские станицы», видимо, когда общий фронт войдет за Кубань. А если его бригада будет действовать на фланге, наряду с общим фронтом, следовательно, никаких особенных денежных субсидий, хотя бы на укомплектование ее конским составом, — надобностей не вызывает.

И можно предполагать, что он, оскорбленный и неоцененный за свой, безусловно, смелый и рискованный поход от подножия Кавказских гор, через сплошной массив красных войск, в северное Ставрополье, теперь воспользовался тем, что ему дали самостоятельную задачу, и решил провести ее так, как он понимал.

Сильная Северо-Кавказская красная армия занимала к этому времени всю левобережную Кубань, весь район севернее Армавира, и все, что было восточнее Ставрополя до самого Каспийского моря. Железнодорожная магистраль от разъезда Гулькевичи, на левом берегу Кубани, что в семи верстах от узловой Кавказской станции, через Армавир, Невинномысскую, Минеральные Воды и далее по всей Терской области, была в руках красных. Многочисленные красные бронепоезда курсировали по ней беспрепятственно, охраняя свои базы. Шкуро, у которого часть отряда была «на мажарах», надо было пересечь эту магистраль...