— Мать так обрадовалась, увидев меня, но, когда узнала, что и Ф.И. со мной, — испугалась. «Феде нельзя заезжать в станицу... его сейчас же арестуют», — сказала мать.

— Ия понял, — продолжал друг. — И только сказал ей — до завтра. И даже не повидал жену, — закончил он.

Далеко за полночь мы въехали в Ново-Александровскую. Красный солдатский патруль остановил нас у самой окраины станицы.

— Стой! Кто идет?! — вскрикнул он.

Мой спутник хорошо усвоил «солдатский язык». Он коротко ответил, что едет к другу, и назвал фамилию сослу-живца-урядника. Но пока мы доехали до его друга — нас останавливали три красных патруля. Это мне не понравилось, и это говорило о том, что станица занята красными частями и находится на военном положении.

Друг моего спутника принял нас хорошо, сердечно. Но мое имя ему не было сказано из предосторожности. Наутро новый план: еду в Ставрополь, а он домой. Свой советский документ он передал мне.

Через станицу проходит железнодорожная ветка Кавказская—Ставрополь. Поезда ходят нерегулярно. Был третий день Святой Пасхи. Народ празднует. От удушливого одиночества — иду, слоняюсь по станице. У станичного совета народ. Оказывается, совет готовится к торжествам по случаю «победы над кадетами». «Где, когда?» — думаю я.

Выносят красные флаги. Оркестр трубачей. Шествие двинулось к вокзалу, на митинг. Из речей узнаю, что победа заключалась в том, что армию Корнилова оттеснили из пределов Кубанской области. Сюда вернулся местный отряд под командой «героя» товарища Шпака. «Слово предоставляется товарищу Шпаку», — говорит председатель.

В круг выходит казак, одетый в черную черкеску и черную папаху. По виду, несомненно, самый обыкновенный казачишка. Он заговорил, что «он гнал кадетов, аж до самой Донской степи...» Ему аплодировали и кричали «ура». Потом оркестру он заказал лезгинку и сам пустился в пляс. Танцевал он долго и бестолково. Было очень жарко. Он во всем черном и в сапогах. Очень вспотел и устал. Потом неуклюже остановился на середине круга, снял папаху, поклонился всем зрителям, перегнувшись «в заду», и шапкою же стал вытирать пот, струившийся у него по лицу, шее...

Из-под своей рыжей босяцкой шляпы чертом смотрел я на этого «командира красных войск». Простой казачишка, и вот — бунтарская стихия выдвинула его во главу анархического элемента, и он — герой...

Мне было тошно. И свое настроение я прочел на лицах и в позах двух, видимо, урядников первоочередного полка, стоящих почти рядом со мной. В каракулевых черных шапчонках, сдвинутых «на глаза» (по-казачьи — знак недовольства), в защитных гимнастерках, при поясах в серебряной оправе, в черных «ламбуковых» шароварах при красном войсковом канте на них и в мягких козловых сапогах — стояли они и, явно иронически, смотрели на все это, с презрением к герою Шпаку, может быть, их однополчанину славного 1 -го Кубанского полка и одностаничнику.

На утро следующего дня был первый товарно-пассажирский поезд на Ставрополь. И час-другой, на площадке вагона 3-го класса, по родной степи уже в весенней зелени — дали мне спокойствие и приятное ощущение полной свободы, что здесь за мной уж никто не следит. А степь!.. Она, родная, была все так же хороша, словно ничего не случилось — ни на Руси, ни в родном Кубанском Войске.

В Ставрополе, с вокзала, иду на Станичную улицу, по адресу А.И. Кулабухова. Это окраина города, бывшая станица хоперских казаков, переселенных вглубь Кавказа, к истокам Кубани. Всех улиц этого названия — четыре. Легко нашел дом. На мой звонок в парадной двери вышла очень приятная молодая женщина, одетая скромно, в полугородском костюме, но в ней легко было узнать нашу казачку.

— Здесь живет Алексей Иванович Кулабухов? — спросил я ее.

Женщина замялась, тогда я добавил: «Я прибыл из Но-во-Покровки, от Володи». И этих слов, действительно, оказалось достаточно. Ее лицо сразу же преобразилось в приятную улыбку, в ласковость и доверие, и она немедленно же впустила меня в гостиную.

— Я сейчас... — сказала она и скрылась.

Долго никто не показывался. Потом тихо, почти неслышно, отворилась дверь, и в гостиную вошел высокий сухой стройный брюнет лет 35. Бледное лицо имело правильные черты и грустные умные глаза. При его появлении я встал, повернувшись к нему.

— Я Алексей Иванович Кулабухов... с кем имею честь говорить? — тихо, грустно, но ласково произнес он и подал мне руку для пожатия.

Мой короткий рассказ о себе — какой станицы, в каком офицерском чине, что я сослуживец Володи в своем родном территориальном 1-м Кавказском полку, о нашем неудачном восстании, — полностью удовлетворил его. Он отлично все понял, как и надо было понять своему брату-казаку и почти соседу по станице. Выслушав все это, он тихо, устало опустился в кресло.