въ дневникахъ лнь, апатію, праздность, любовь къ пустякамъ. Не сразз’ открываетъ онъ и свое литератзгрное призваніе. Помхою тому слзокатъ и соблазны тщеславія, щегольство, згвлеченіе нарядами, страсть къ лошадямъ и дрз^гія прихоти обезпеченнаго, ничмъ не занятаго человка. Впрочемъ, это же тщеславіе даетъ и первый толчекъ къ литератз'р. Успхъ его острозтмія, блескъ, язвительность и проницательность его ума въ крз^жк сверстниковъ, съ которыми онъ зтчреждаетъ шутовскую пародію засданій масонской ложи съ чтеніемъ докладовъ, выборами и т. д., з'спхъ заставляетъ его обратить вниманіе на свое дарованіе.

Другое, боле серьезное, чмъ вншнее тщеславіе, препятствіе къ сзчцествованію сообразномзг съ его высшими побужденіями,—недостатокъ внзттренней свободы. Съ юныхъ лтъ такъ дорожившій своею независимостью, Альфіери часто бывалъ рабомъ своей страсти къ женщин. Онъ уже три раза пережилъ безумнз'іо, несчастную страсть, надолго, несмотря на перемну мста, окрасившую въ мрачный цвтъ всю его внз’треннюю жизнь. Чз’в-ство зависимости отъ женщины, которую онъ не могъ ни уважать, ни даже любить настоящею сердечною любовью, не мирилось ни съ суровой природою его нрава, ни съ гражданской доблестью, которая жила въ его мечт. Этотъ свой „плнъ страстей" онъ очень откровенно и краснорчиво излагаетъ въ „Жизни", также, какъ и кзфьез-ный способъ борьбы съ своей послдней недостойной его любовью. Онъ вышелъ побдителемъ изъ борьбы и порвалъ цпи, которыя казались з’низительными для него, какъ для человка новыхъ взглядовъ, для большинства же въ то время были являніемъ вполн естественнымъ, освященнымъ всмъ бытомъ свтскаго общества. Между тми средствами, которыми онъ спасался отъ дикой своей страсти, былъ и усидчивый з’мственный трудъ. Въ немъ-то онъ и нашелъ, наконецъ, свое призваніе. Онъ зналъ, что силу своихъ чзшствованій онъ могъ излить въ одномъ только род литературы—въ трагедіи и онъ поставилъ

себ цлью стать трагическимъ поэтомъ. Обстоятельно, шагъ за шагомъ разсказываетъ онъ, съ какимъ упрямствомъ онъ добивался нужнаго ему знанія и умнья и какія трудности преодолвалъ. Напомню одно: онъ долженъ былъ выучиться языку, на которомъ онъ хотлъ писать стихи. Онъ говорилъ, читалъ, писалъ—дневники и письма по французски; итальянскій языкъ классиковъ еле понималъ—въ ежедневномъ обиход былъ пьемонтскій жаргонъ. Ему нз’жно было „расфранцузиться", по его выраженію, и „отосканиться" (изз'чить тосканское нарчіе, которое было языкомъ классиковъ). И вотъ, войдя зоке во вкзтсъ творчества, создавъ первый свой опытъ трагедіи, „Клеопатру", засаживается онъ съ азартомъ школяра-педанта за ученье, весь всецло отдается этой новой страсти и находитъ тзпгъ вмст съ глубокимъ нравственнымъ з’довле-твореніемъ и дрз’жбу и любовь.

Дружба на почв одинаковыхъ вкзтсовъ и убжденій съ Франческо Гори Ганделлини, человкомъ литератз'рно-образованнымъ, который становится судьею и цнителемъ его произведеній, длится всю жизнь. Вытекла дрз’жба изъ общей имъ потребности—„облегчить сердце, переполненное одинаковыми страстями". Гори подарилъ своемз’ дрзчу Маккіавелли. Только что изучивъ съ восторгомъ Тпта-Ливія, Альфіери, читая Маккіавелли, самъ съ дтства про-никнутый ненавистью ко всякомз’- з’гнетенію и притсненію, такъ воспламенился, что сраззг написалъ дв части своего трактата о „Тиранніи", который напечатанъ былъ много лтъ спустя. „Пламя молодости и благороднаго справедливаго негодованія"—вотъ что больше всего связывало молодыхъ людей. Такъ и у насъ, 40 лтъ почти спустя, Пз’шкинъ писалъ Чаадаевз': „И на обломкахъ самовластья напишемъ наши имена". А еще однимъ поколніемъ позже Герценъ съ Огаревымъ заключили союзъ молодой дрз’жбы во имя тхъ же высокихъ идеаловъ. Не находя поддержки въ общественной жизни, молодежь стремится къ возвышеннымъ цлямъ, укрпляя ихъ въ себ, союзомъ родственныхъ индшшдз’альноетей.

Какъ дружба съ Гори непохожа была на тотъ товарищескій крзококъ въ Тз’рин, который ради густой забавы Альфіери собралъ около себя, такъ и его новая любовь— союзъ, заключенный также на всю жизнь—непохожа была ни на прежнія его увлеченія, ни на т чувства, которыя преобладали въ тогдашнемъ обществ. Новая страсть Альфіери къ графин Альбани не только не служитъ препятствіемъ къ цлямъ его жизни, а, напротивъ, принимаетъ форму отношеній, которыя ему представляются наиболе соотвтствующими высокомз' назначенію поэта. Поставивъ себ задачей стать поэтомъ—подражателемъ древнихъ—и глубоко вдавшись въ изученіе итальянскихъ классиковъ, Данта, Петрарки, Аріосто и др., Альфіери старается и своей любовной связи придать характеръ, заимствованный изъ образцовъ старой итальянской поэзіи. Его дама сердца, его „Госпожа* (5і§пога), вдохновительница его поэзіи это—подобіе Беатрисы и Лазтры. Онъ превозноситъ свою любовь, гордится ею, всю жизнь казалось бы кладетъ къ ногамъ своей мзгзы; а въ дйствительности, связь эта часто ставитъ его въ противорчіе съ тмъ идеаломъ доблестной свободы и независимости, который онъ стремится воплотить жизнью и поэзіею. О нкоторыхъ изъ этихъ противорчій, какъ, напр., объ аз’діенціи зг папы, онъ покаянно говоритъ въ своей „Жизни*; другія, боле постыдныя, совсмъ обходитъ молчаніемъ: они нарз’шили бы ту цльность, которую онъ хотлъ придать своей жизни, ту строгость яснаго опредленнаго идеала, по которому этотъ свободный з’мъ строилъ свое существованіе. Но живая жизнь не укладывается въ тсныя рамки шаблоновъ и подражательныхъ идеаловъ, въ какія ихъ пытается вогнать умъ и воля человка. Потому^ романъ Альфіери съ гр. Альбани не только очень яркая страница давно нсчезнзгвшаго быта, но иметъ и свой психологическій, и нравственный интересъ.

Кто же была эта мзгза нашего поэта? По рожденію своему она принадлежала къ тому дворянству Священной Римской Имперіи, которое по рангу не з'стзшало короно-

ваннымъ особамъ; и изъ него потому выбирались невсты для наслдниковъ разныхъ европейскихъ престоловъ. Богато одаренная отъ природы, гр. Луиза Стольбергъ получила соотвтствующее своему аристократизму францз’з-ски-космополитическое воспитаніе: она владла четырьмя языками, была хорошая музыкантша, имла вкз'съ къ изящнымъ искзюствамъ. Впослдствіи она была начитана въ философіи, водила знакомство и обширнзчо, собранную и напечатанную теперь, переписку съ выдающимися людьми Европы, держала и во Флоренціи и въ Париж блестящій салонъ. На до годзг она была выдана замужъ за гр. Альбани, послдняго изъ Стюартовъ, претендента на англійскій престолъ, занятый тогда Ганноверской династіей. Карлъ-Эдзшрдъ, сынъ Якова II, женился на ней, бзгдучи уже 50 лтъ; женился но указанію Версальскаго двора, чтобы имть законнаго наслдника своихъ династическихъ притязаній. Франпз'зскомз7 правительству эти притязанія нз’жны были какъ постоянная з’гроза англійскому правительству; оно нотомз' и сзтбсидировало претендентовъ. Смолоду Карлъ-Эдуардъ, по матери изъ польскаго рода Собсскихъ, своимъ рыцарскимъ благородствомъ плнилъ сердца своихъ приверженцевъ въ Шотландіи и легенда окружила поэтическимъ ореоломъ его нез'дачнзчо попыткз7 овладть Великобританскимъ престоломъ. Но пораженіе, которое онъ потерплъ, и бездятельная жизнь на средства, которыя емзт выдавались иностранцами, уничтожили слды всякаго рыцарства и романтики. Ко времени своей женитьбы онъ з»же опзютился, одряхллъ, началъ пьянствовать. Бракъ съ миленькой, веселой, интеллигентной двушкой нсколько оживилъ его,— но прошло года два и она почзшствовала себя одинокой и несчастной: мз’жъ былъ скзтченъ, всегда пьянъ, грз'бъ, самъ ничмъ не интересовался и ее ни на шагъ отъ себя не отпзюкалъ отчасти изь животной ревности, отчасти изъ династическихъ соображеній: на рожденіе наслдника, если бы онъ появился, не должно было падать и тни сомннія. Но и наслдникъ не являлся, и шансы на пре-

столъ давно утже становились все боле и боле гадательными. Супруги жили во Флоренціи на виду зг всего общества и печальное существованіе молодой женщины всмъ было хорошо извстно. Въ это-то время она и встртилась съ гр. Альфіери, который прізжалъ во Флоренцію изз’чать на мст тосканское нарчіе. Высокій) стройный, блолицый, съ гз'стою косою рыжихъ волосъ, въ красивомъ сардинскомъ мундир, который онъ носилъ только изъ хцегольства, 27-лътній красавецъ, сдержанный, серьезный, съ строгими чертами лица, съ высокимъ лбомъ н з'мными глазами, Альфіери сразу' плнился молодой женщиной, свтски обходительной и оживленной умственными интересами. Взаимность была неминугема и, по мр того, какъ молодые люди сближались подъ надзоромъ ревниваго старика, тотъ все боле входилъ въ роль жестокаго уч'нетателя добродтельной своей жертвы и тмъ все боле воспламенялъ и любовь, и негодованіе ея высоконастроеннаго поклонника. А добродтелью жена графа Альбани — эту? фамилію носилъ заграницей Кар.ть-Эдуардъ, титушовавшій себя королемъ Англіи и Франціи—выдлялась не меньше, чмъ образованіемъ. И то и другое было тогда чуждо итальянской женщин. Вспомнимъ, что это было время крайней распучценности нравовъ въ Италіи. Тогда всякая свтская молодая жинщина въ теченіе двухъ первыхъ годовъ замужества обзаводилась поклонникомъ, чичисбео, т. е. оффиціально состоявшемъ при ней любовникомъ, который сидлъ въ ея заборной, когда она кончала тушлетъ, сопровождалъ ее по визитамъ, въ театрахъ, на балахъ и фактически въ свтскихъ обязанностяхъ замнялъ законнаго мужа; а тотъ такимъ же образомъ занятъ былъ около жены другого. Нарушеніе супружеской врности возводилось чичисбеизмомъ въ цлучо общепризнанную организацію, гд давалась воля всякимъ капризамъ чувства и чувственной прихоти. Женщина не вредила своей репутаціи, если при одномъ сааііеге зегепіе за ней захаживала цлая вереница поклонниковъ, начиная съ кардиналовъ Святой Католической Церкви

и кончая пвцами исполнявшими женскія роли въ тогдашней опер. Естественно, что при такихъ нравахъ ревность могла быть терпима между любовниками, но немыслима была между супругами. И потому въ глазахъ того высшаго общества, къ которому принадлежалъ гр. Альбани, ревность мужа съ его нескрываемою грз'бостыо возбуждала справедливое негодованіе, добродтель жены-полное недоумніе, а роль гр. Альфіери—общее одобреніе. Но Альфіери былъ чичисбео по невол и самъ понималъ свою роль гораздо возвышенне, чмъ свтское общество; да и обоихъ сзшрзтовъ положеніе претендента и иностранное происхожденіе ставило выше окрзгжающей среды; а графиню Альбани, кром того, личныя начества ума и нрава озаряли совершенно исключительнымъ ореоломъ. Перипетіи этой любви, которая долгое время должна была оставаться платонической, подробно разсказаны въ «Жизни». Отмтимъ въ нихъ одно: когда, по происшествіи семи лтъ, графиня Альбани ползшила, наконецъ, полную свободз^ и любовники очутились подъ одной кровлей, ихъ союзъ не завершился бракомъ. Въ письмахъ граф. Альбани того времени есть намеки на то, что о сЗ’пружеств съ поэтомъ и о возможности имть отъ него дтей она тогда помышляла. Но бракъ и семья не входили въ тотъ заране зютановленный планъ жизни поэта, гражданина и патріота, по которому Альфіери строилъ свою Жизнь. Къ тому же и денежныя его дла не позволяли мечтать о роли отца семейства: изъ любви къ свобод мысли и творчества онъ отказался отъ своего состоянія въ пользу сестры и довольствовался рентою, по-лз'чаемою отъ этой сестры. Рента была хотя и значительная, но хватала только на одинокое сзтществованіе. И у самой гр. Альбани были соображенія тоже денежныя, препятствовавшія браку. Какъ разведенная жена, а потомъ и какъ вдова претендента, она продолжала пользоваться субсидіею, которая зшлачивалась послднемз– изъ Стюартовъ и которая съ новымъ ея замзокествомъ должна была прекратиться. Зависимость музы-вдохновительницы поэта отъ правительства, къ которому онъ относился враждебно и презрительно, является диссонансомъ въ жизни этого послдовательнаго и з’порнаго въ преслдованіи своихъ цлей идеалиста. Но онъ диссонанса не чувствуетъ. Мало того. Графиня Альбани постоянно была окружена вншними знаками своего мнимо-королевскаго достоинства: въ зал ея стоялъ тронъ, прислуга была въ королевскихъ ливреяхъ, посуда, вещи вс носили государственные и династическіе гербы Англіи и Стюартовъ—и этотъ мишурный блескъ 3-живался съ республиканской правдивостью и независимостью мысли и характера самаго графин Альбани близкаго человка. Наконецъ, француженка по дзгху и но воспитанію, она держала въ Париж литературный салонъ, а вся свтская жизнь Парижа противна была Альфіери съ юныхъ его лтъ. Хотя общій дз'хъ его воззрній и навянъ былъ предреволюціонной Франціей, но идеалы его зрлаго возраста съ явною подражательностью классикамъ не вмщали всего того, чмъ кипла и волновалась францзгз-ская мысль конца 8о-хъ годовъ того вка. Педантически замкнувшійся въ классикахъ, завлеченный теперь исключительно риторическою стороною гражданской доблести, которою онъ смолоду такъ пламенлъ, Альфіери 43'ждъ былъ области и экономическихъ вопросовъ, и философ-ски-научныхъ и, еще того боле, тхъ сантиментальнофилантропическихъ увлеченій вка, слезливая чувстви-тельность которыхъ не мирилась съ его высокомрно-сз'-ровымъ нравомъ. Паосъ, многорчивость, разносторонность, весь блескъ риторики французскихъ салонныхъ говоруновъ противенъ былъ духз»- его риторики, рзкой, сжатой по форм, обличительной и независимой по содержанію. Впрочемъ, протестъ противъ тираніи, борьба съ правительственной властью были издавна и его завтной мечтой; оттого, когда раздались первые громы революціи, онъ вмст съ граф. Альбани сталъ на сторону угнетаемыхъ и притсняемыхъ. Онъ даже лично выступилъ на защиту народной свободы: какъ иностранецъ и человкъ независимый, онъ въ 1789 обратился къ Людовику XVI съ письмомъ, въ которомъ просилъ его предупредить желаніе народа, даровать ему свободу и тмъ прославиться на вс времена больше, чмъ когда какой-либо правитель. Взятіе Бастиліи вдохновило его на оду. Это событіе онъ считалъ концомъ революціи, также какъ и Созывъ Національнаго Собранія. Но дальнйшія революціонныя дйствія обманули ожиданія салонныхъ пророковъ и теоретиковъ народнаго освобожденія. Безпорядки продолжались: Тюльерійскій дворецъ былъ занятъ народомъ, королевское семейство посажено въ тюрьму, начиналось преслдованіе всхъ привиллегированныхъ... Свобо-долюбивомз^ поэту съ трудомъ удалось вырваться изъ предловъ Франціи. Это было въ 1792 годзг.