Во время пребыванія своего въ Париж Альфіери затялъ печатаніе своихъ произведеній въ лучшей тогда типографіи Дидо. Обработка, исправленіе рукописей, завдываніе корректурами и всми деталями печатанія наполняли его время и отвлекали мысль отъ современности. Творить при тяжелыхъ обстоятельствахъ, какія тогда переживались Франціей, ему не было возможности: слишкомъ жестоко смялась жизнь надъ иллюзіями и головными идеалами. И врагъ всякой тираніи,—какъ правительственной, такъ и народной,—Альфіери отвертывался отъ живой дйствительности и уходилъ Еесь въ книги и въ свое прошлое. Возвышенная мечта объ античной свобод и доблести была жизнью поругана. Въ этомъ винилъ поэтъ не самую мечтзт, не ея призрачность, а тхъ болтзчювъ-франиузовъ, которые ничего не могли провести въ жизнь какъ слдуетъ. Когда книги его были напечатаны, а та слава, которую онъ поставилъ цлью всей жизни и всхъ своихъ з'силій и трз'довъ, была этимъ печатаніемъ обезпечена, онъ оглянз’лся на себя. Не видя передъ собою никакого дла, движимый горестными предчувствіями, въ 1790 Г0ДУ он_ь сталъ писать свою автобіографію. Черезъ 13 лтъ онъ вернулся къ ней и закончилъ ее незадолго до смерти, въ 1803 г., отчетомъ о

послднихъ годахъ своего зрлаго возраста и своей старости.

Эти послдніе годы онъ доживалъ во Флоренціи вмст со своей „Госпожей". Чета ихъ привлекала въ домъ и лучшее итальянское общество и знатныхъ путешествен-никовъ-иностранцевъ; онъ —своею славою трагическаго поэта, создавшаго новую эру въ итальянской литератур, она—обаятельностью свтской, уиной, опытной хозяйки его салона. Жизнь извн блестящая, извнутри была тз'скла и бдна содержаніемъ. Связь поэта съ его музой съ годами приняла видъ законнаго брака съ бездтнымъ очагомъ, въ которомъ для старющихъ супруговъ не было настоящаго тепла и свта. Онъ педантично распредлилъ всю жизнь свою,—во сколько лтъ онъ сколько напишетъ, прочтетъ, переведетъ, комментируетъ; также педантична расписанъ былъ и день его. Она изучала философію, интересовалась живописью, поддерживала множество лите-ратзфныхъ и свтскихъ знакомствъ, и перепискою и живымъ общеніемъ. Альфіери теперь какъ бы закостенлъ въ своихъ классикахъ. Молодость, кипвшая негодованіемъ, сила горячихъ 43'вствъ и убжденій, послужившая импз’ль-сомъ къ созданію трагедіи, возвышенная любовь къ дам сердца,— невинной жертв мужа-тирана,— все ушло въ прошлое, обезцвтилось, принизилось, измельчало. Ни онъ, ни она не страдали отъ ложнаго положенія, въ которое ихъ ставила жизнь. Тмъ не мене, Альфіери,—всегда къ себ правдивый,—говоря о поздк съ своей „Госпо-жей* въ Англію въ 1790 г., з’таилъ въ автобіографіи главную причину этой поздки; впрочемъ, онъ и всегда очень легко и осторожно касался всхъ обстоятельствъ жизни графини. Онъ говоритъ въ „Жизничто ей хотлось видть страну, которая пользовалась настоящею политической свободой. Въ дйствительности ей хотлось попытать счастья и поправить финансы, разстроенные паденіемъ франц}?зскихъ блоіагъ. Откинувъ т династическія притязанія, отъ которыхъ она не отказывалась ни при жизни мзока, ни посл его смерти, она являлась къ англій-

скому двору, не какъ вдова претендента на престолъ, а какъ великобританская подданная, хлопотать о какой-ни-б}-дь милостивой подачк. Она ничего не добилась, хотя и удостоилась быть принятой королемъ.

Единственнымъ произведеніемъ этой послдней поры Альфіери, въ которомъ вылилось его еіце горячее, живое чувство, былъ Мізодаііо, сборникъ разныхъ статей, эпиграммъ, сатиръ, памфлетовъ и т. п., посвященный порицанію и осмянію французовъ и весь проникнутый страстною къ нимъ ненавистью. Книга злая и несправедливая. Ненависть эта иметъ нкоторое оправданіе: она является и выраженіемъ отвращенія Альфіери къ милитаризму, (владвшему революціонной Франціей и подготовившему Еоилпартовское нашествіе на Европу, и выраженіемъ, хотя *"ы въ отрицательной форм, патріотическихъ 43’вствъ, которыя должны были пробудить въ Италіи ея національное самосознаніе. Дрз'гія драматическія и лирическія 3‘пражненія Альфіери не увеличиваютъ его поэтической славы: тщательно обработанныя по форм, эти подражанія классическимъ образцамъ не обладаютъ ни настоящей непосредственной силой поэзіи, ни прочз'вствованнымъ содержаніемъ. Ок свидтельствуютъ только о томъ, какъ однообразна и безотрадно скз'чна была внз'тренняя жизнь когда-то пылкаго поэта, вся зашедшая теперь въ черствое педантство. Тотъ орденъ, который онъ сочинилъ за литературныя заслз’ги и которымъ онъ, врагъ службы и слз'жебныхъ почестей и отличій, украсилъ самого себя, какъ онъ о томъ иовствзютъ въ автобіографіи, говоритъ о томъ же самомъ. Отъ скз'ки онъ сочинилъ и латинскзчо эпитафію, которая должна была з'крашать гробницы и его и .,Госпожи“ его. Но графиня Альбани надолго пережила его. Онъ з’меръ на ея рз'кахъ и она во время болзни ухаживала за нимъ какъ врная жена. Но насчетъ этой врности въ обществ ходили разные слз'хи: и близкій ихъ домзг францз'зскій живописецъ Фабръ, оставившій въ галлере Уффиццн два прекрасныхъ портрета этой четы, считался соперникомъ Альфіери; да и самъ поэтъ

измнялъ своей дам самымъ буржуазно пошлымъ образомъ. Свободный союзъ сердецъ, такъ поэтически заключенный, завершился плоскимъ адюльтеромъ, какъ самый прозаическій бракъ. Альфіери, не находя себ живого дла и не нося въ себ живого чувства къ окрз'жающей жизни, не вносилъ ни тепла, ни поэзіи въ сзчцествованіе старющей женщины, лишенной и тхъ непосредственно живыхъ впечатлній, которыя даетъ семейномзг очаі'З’ подрастающее потомство. А этой потребности ея сумлъ удовлетворить молодой хзщожникъ, дрзтъ ея поэта... Самъ же поэтъ зачерствлъ раньше времени, въ 40 лтъ! По-чему? Отчасти по вин окрз’жавшей его жизни: Франціи онъ не могъ любить, Италія сама была мертва; она только привтствовала его поэзію, какъ трзгбный звзткъ, призывавшій ее къ воскресенію, но дать пищу дятельномзг его общенію съ родиной она не могла. Больше же всего въ краткости его настоящей живой жизни виновата сама индивндз’альность его, которзчо раскрываетъ намъ его автобіографія.

„Жизнь Витторіо Альфіери изъ Асти, написанная нмъ самимъ" представляетъ собою не только лзшшій источникъ для біографіи поэта, но иметъ самостоятельнз’ю художественнз'ю цнность, давно понятую европейскою критикою. Альфіери воспользовался своимъ,—и прирожденнымъ и выработаннымъ,—самонаблюденіемъ, прямотою и ясностью ума и правдивостью характера, чтобы прослдить свое развитіе съ ранняго возраста и вылпить яркзтю стильнзчо фшурзт 18 вка. Въ соотвтствіи съ тмъ міропониманіемъ, по которому онъ самъ создавалъ и строилъ свою жизнь, онъ придалъ этой фигз’р строгость, цльность, врность себ до мелочей; онъ, какъ гудожникъ, выдержалъ стиль фиіуры во всхъ подробностяхъ. Отъ этого въ книг получилась та правдивость въ цломъ и сз^щественномъ, которой не вредятъ ни неточности въ фактическихъ деталяхъ,—эти невольныя погршности памяти, если таковыя у автора есть, ни затаиваніе или произвольное освщеніе событій, что такъ естественно

при ретроспективныхъ взглядахъ на жизнь. Въ этомъ произвольномъ освщеніи событій итальянская критика пыталась было недавно изобличить Альфіери, но не совсмъ успшно: правдивость его была возстановлена. Впрочемъ, если бы „Жизнь”, какъ докз'ментъ біографическій, въ какихъ-нибз’дь частяхъ своихъ и не заслуживала полнаго доврія, то это не з^маляетъ хзщожественнаго ея значенія. Въ ней сквозь призму времени, подъ чувствами давно минувшаго вка, глядитъ на насъ живая душа человка, страдавшаго въ поискахъ живого дла, поднятая этимъ дломъ на высоту, доступнзчо немногимъ избранникамъ, и скоро истощившая въ высокомъ подвиг вс свои силы. Почему же он такъ скоро истощились? Почемз^ такъ кратковременно было истинное творчество поэта?

Натура эта была, прежде всего, больная и, въ силзт болзненности, незфавновшенная. Только благодаря^ ясному З'му и пламенной страсти з^млъ Альфіери устранить въ себ препятствія къ высшимъ достиженіямъ. Физическзчо природу его надо причислить къ дегенеративнымъ. Какъ сынъ очень поздняго брака своего отца, онъ является на свтъ съ организмомъ старчески надорваннымъ, Фз’нк-ціонирующимъ съ какими-то задержками и перерывами. Онъ приводитъ нкоторые факты изъ своего дтства, свидтельствзчоіціе о раннихъ проблескахъ честолюбія въ самолюбивомъ и упрямомъ ребенк; но все это могло бы проявляться, а потомъ и запомниться ярче и рзче, если бы въ немъ было больше той игры непосредственныхъ стихійныхъ силъ, которая сказывается шалостями, причудами и забавами этого возраста. Повиди-мому, душевныя силы ребенка долго находились въ такомъ же оцпненіи, какое настало для него и въ преждевременной старости его, въ 40 лтъ. Тмъ сильне запомнились и разсказаны имъ проявленія общей болзненности, врод меланхоліи, ипохондріи, диспепсіи и т. п., которыя зависли отъ дефектовъ нервной организаціи его и не были въ т времена поняты ни окружающими, ни врачами. Тотъ же застой умственныхъ и сердечныхъ способностей наблюдается и въ школьномъ его возраст. Онъ отрицательно относится къ образованію, которое давалось емзг въ Туринской Академіи, этомъ придворно-пажескомъ заведеніи, кзща аристократическія семьи изъ всей Европы посылали своихъ сыновей; онъ намренно, быть можетъ, подбираетъ факты и краски, подтверждающіе отрицательный взглядъ на школу. Но, вдь, и въ томъ сухомъ риторическомъ матеріал, который онъ тамъ одолвалъ изъ-за отличій и наградъ, давалась все-таки нкоторая пища любознательности, давалась и возможность дисциплины и гимнастики для ума; а любознательность и гимнастика могутъ быть очень привлекательны свжемз' здоровому мозгу даровитаго школьника; но все привлекательное школьнаго з'ченія обходится молчаніемъ у Аль-фіери: очевидно, оно не оставило слда въ его дош, потомзг что не возбзтждало здоровой дятельности мозга.

ДрЗ’жескихъ связей,—этой потребности юнаго сердца,— которыми такъ впослдствіи дорожилъ Альфіери, онъ тоже не вынесъ изъ школьнаго возраста. Товарищей, пріятелей онъ надолго сохранилъ и поздне много общался съ ними въ Тзгрин; но не слзтчайно вышло такъ, что никто изъ нихъ не сталъ ему особенно дорогъ и близокъ; и не въ нихъ была тому причина. Въ налур самого Альфіери, который не былъ, по вншнимъ условіямъ жизни, ни заброшеннымъ, ни обиженнымъ, ни угнетае-мымъ, не было той общительности, которая является потребностью столько же З’ма, сколько и сердца: онъ былъ застнчивый, з’грюмый, замкнутый въ себ юноша. Потребности чз’вства были подавлены его болзненнымъ самолюбіемъ, его непомрной гордостью и тмъ высокомріемъ, которое способно было з' боле живыхъ и Зфавновшенныхъ товарищей оттолкнз'ть проявленія всякой дружбы и симпатіи къ нему. Не встрчая въ нихъ участія къ себ, онъ и имъ платитъ холодностью и равнодушіемъ. Въ сердц у него тоже оцпенніе, что и въ мозгзг. Отсюда его одиночество, его безъисходная тоска въ странствіяхъ по Европ, его скзжа свтскаго щеголя и бшеная игра 43'вственной страсти.