15 июля 1885 г. Михаил Тариелович писал из Висбадена: «Сегодня утром, у меня в гостиной случайно встретились три лица: Загоскин, сын давнего нашего романиста, графиня М., дочь Пушкина, и Салтыков. Имена эти напоминают разные эпохи нашей отечественной литературы»559.

Может быть, кратковременные посещения Петербурга, встречи с людьми ему близкими как-то разнообразили жизнь, а некоторое приобщение к делам государственным вселяло надежду в нужности его опыта и знаний, полезности его советов (см. док. № 81). В конце января 1883 г. граф участвует в заседании Соединенных Департаментов о преобразовании Кавказского управления. Был ли в России человек, который лучше его понимал суть этого дела? Даже А.А. Половцов, далеко не разделявший взглядов Михаила Тариеловича, записал в дневнике: «Плавно и умно говорит Лорис-Меликов»560. В мае его приглашают к великому князю Михаилу Николаевичу, где вновь обсуждаются вопросы, связанные с Кавказом, — о закавказском транзите, о замене подушной подати и другие преобразования в регионе.

Вечерами он проводил время у близкого друга А.А. Абазы. То званый обед, то игра в вист, то просто разговор по душам в узком кругу. Когда же собиралось большое общество, то на графа часто находило хорошее настроение — он острил, умно шутил, создавалось впечатление, что еще не все потеряно. У присутствующего при этом Половцова возникали даже раздражительные ассоциации: отставной властитель, дескать, думает еще раз попасть в правители. Этого не будет: «Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его»561.

* * *

В своем зарубежье Лорис-Меликов близко познакомился и подружился с двумя людьми, оставившими свои ценные воспоминания о нем. Это были: врач, нелегальный редактор «Общего дела» Николай Андреевич Белоголовый и видный судебный деятель Анатолий Федорович Кони.

Впервые Лорис-Меликов встретился с Белоголовым в Петербурге в 1878 г. после окончания войны — генерал пожелал посоветоваться относительно своего здоровья. Тогда этим все и ограничилось. Спустя шесть лет, в 1884 г., Николай Андреевич, приехав в Висбаден и узнав, что в городе проживает Лорис-Меликов, решил навестить его. Граф приветливо встретил визитера: «Я слышал, что вы очень скучаете, я тоже; давайте составим, как говорит Шекспир, одно горе: вдвоем нам скучать будет веселее».- Вскоре они духовно сблизились. «Расстояние, — вспоминал Белоголовый, — отделявшее нас, тотчас же рушилось, и я увидел перед собой не царедворца, не важную персону, а обыкновенного человека, без всякой драпировки и фраз, в его неподдельной натуре, близко родственной мне по духу, и почувствовал к нему неодолимое влечение»562. Оказалось, таким образом, что воззрения бывшего всесильного министра самодержавного правительства и знаменитого врача-гуманиста «родственны по духу».

Многочисленные беседы, в которых Михаил Тариелович выражал свое отношение к событиям в России, раскрыли характер и направленность его политических взглядов. Это был, по мнению Белоголового, «умеренный постепеновец», отрицающий радикальные государственные перевороты и считавший, что правительство страны само должно способствовать активизации общественных отношений, расширять самоуправление, поощрять развитие образования и науки. Лорис-Меликов по-прежнему был убежден в том, что выборные от общества должны быть привлечены к обсркдению законодательных вопросов в качестве совещательных членов.

В беседах с Белоголовым граф откровенно признавался, что единомышленники упрекали его за инертность — уехал, дескать, из Петербурга и отключился от общественной жизни. А появись он в столице, «тотчас же соберутся все разбросанные силы либералов». На это Ло-рис-Меликов отвечал: если бы он видел «хоть какие-нибудь признаки партии», то непременно вернулся в Петербург. Но там этих признаков и в микроскоп нельзя отыскать. Он согласен с тем, что «не следует покидать сражений». Но это в том случае, «если за командиром есть солдаты, ну, а если солдат совсем нет, то что же делать командиру?». В таких условиях Михаил Тариелович предпочитал «умереть на чужбине с незапятнанной честью и совестью»563.

Последовательным, по свидетельству Белоголового, оставался Ло-рис-Меликов и в вопросах западноевропейской политики. Он был убежденным защитником «органического прогресса», отрицающим действия как «нетерпеливых радикальных теоретиков», так и реакционеров, стремящихся «задержать пробуждающееся самосознание народных масс». Но отставной министр не был доктринером, понимая, насколько сложна и разнообразна государственная жизнь — она «не может быть уложена в известные рамки и подчинена заранее составленной программе»564.

Рассматривая взаимоотношения Лорис-Меликова (они активно продолжались до последних дней графа) с Белоголовым, естественно, возникает вопрос: знал ли Михаил Тариелович о нелегальной деятельности своего друга, о том, что он был редактором «Общего дела» ?

В те времена это была глубокая тайна. Да, Лорис-Меликов знал об этом и тщательно скрывал столь деликатное обстоятельство. Он читал доставляемое Белоголовым «Общее дело»565, но ни в одном из писем не оценивал его материалы, хоть весь тон посланий к Белоголовому, советы рассмотреть те или другие вопросы российской действительности часто преследовали подспудную цель — отразить это в зарубежном издании.

В свою очередь, нелегальный редактор бережно охранял имя отставного министра, опасаясь подвергнуть его каким-либо неприятностям. Этим и объясняется парадоксальное явление: в нелегальном либеральном органе печати почти не упоминается тот, кто выступал с планом прогрессивных преобразований. Есть только одна содержательная фраза: «Известно одно, что в этом генеральном сражении между либерализмом и реакцией последняя одержала решительную победу и обязана ей исключительно Победоносцеву; Лорис-Меликов сошел со сцены, а святой дух погнал Россию без оглядки по ухабистой дороге реакции»566.