Берлинский конгресс

Действительно, граф в послании к другу выражает не только свое возмущение к вопиющей несправедливости — его, больного человека, «одного из главных деятелей» войны, не имевшего возможности прибыть в Петербург, преднамеренно игнорировали, никто из царской фамилии не поздравил, не проявил сожаления, что болезнь «воспрепятствовала» приехать на торжества. Весь текст письма говорит и о другом: автор аргументированно и последовательно развенчивает и план военной кампании, и деятельность августейших особ, и бездарность многих армейских начальников, и всю самодержавную систему, мешающую разумному, прогрессивному развитию общества. Письмо завершается словами: «Бедное отечество! Настанет ли когда-либо та вожделенная пора, когда и русскому обществу, по примеру всех других, дозволено будет гласно и свободно выражать свои мнения и убеждения, не рискуя попасть за это в число ярых революционеров и сокрушителей основ Государства»576.

Эта исповедь друга, полная справедливости и драматизма, — ценнейший материал для Белоголового—редактора «Общего дела». Разумеется, об упоминании автора письма и речи быть не могло. Но появилась в газете передовая статья, посвященная открытию упомянутого памятника, в которой общие идеи, высказанные Михаилом Тариеловичем в письме, нашли свое отражение. Раскрывался героизм русских солдат и офицеров, определивших победу. Августейшие особы, занимающие высшие командные должности, показаны в публикации бездарными, что проявилось сразу же в начале войны: «Кто за это виновен в первых неудачах наших войск и за Дунаем и за Кавказом? Не эта ли самая власть, которая, создав общий план кампании, не подумала о том, что армии, посланные ею для выполнения ее плана, не в состоянии выполнить его вследствие своей малочисленности?»577 Именно на этот недостаток планирования, приведший к неудачам и лишним потерям, указывал в своем письме Лорис-Меликов578.

* * *

В последние годы жизни оценка Лорис-Меликовым российских самодержцев и их окружения отличалась особенной непримиримостью, резкой критикой деспотических порядков. Даже Александр II не избежал неодобрительных суждений графа. «Знаете ли, — признавался он Белоголовому, — мне хотелось бы хорошенько разобрать характер Александра II и показать, что он был ничтожный человек, который вовсе не любил Россию, а любил только себя да женщин, и все, что он сделал в последний год жизни, все это отчасти из самосохранения, отчасти под влиянием кн. Юрьевской, и в этом последнем обстоятельстве все разгадки и мое значение власти»579.

Действительно, тогда своеобразная дружба с Екатериной Михайловной во многом помогала министру решать государственные дела — к словам любимой женщины царь прислушивался. Теперь же визиты Юрьевской вызывали раздражение. Михаил Тариелович возмущался тем, что она, появившись в Ницце с любовником, выдавала его за личного врача, не уделяла должного внимания воспитанию детей, тратила десятки тысяч франков на туалеты. «Поступки Юрьевской, — в очередной раз писал он Белоголовому, •— огорчают меня в высшей степени, огорчают потому, что не решаюсь и не считаю себя вправе запереть дверь и объявить ей прямо, чтобы не посещала меня более. За все это время почти каждый ее шаг сопровождается либо образцовой глупостью или ее мещанским тщеславием»580.

Естественно, что в центре внимания Лорис-Меликова прежде всего продолжал находиться правительственный курс Александра III. И его глубоко огорчали реалии российской жизни. Посетив осенью 1888 г. Кавказ, Александр III имел все возможности определить нужды края, наметить пути преобразований. Вместо этого, по словам Лорис-Меликова, император «не сказал ни одной речи, не только дельной, но и обыкновенной... Слышались только лаконичные слова — «очень благодарен. Это весьма интересно». Путешествие царственной семьи сопровождалось торжественными обедами, балами, триумфальными арками, дорогими подарками царю. В свою очередь и император не оставался в долгу — щедро «раздавал ордена и придворные должности»581.

Волновали и общественные настроения, нравственная атмосфера в стране. Беседы с влиятельными визитерами из России, письма, получаемые с родины, отечественная и зарубежная пресса давали богатую ^

информацию о делах в империи, происходящих в условиях нового режима. Ознакомившись со статьей «Русского вестника» о брошюре Льва Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?», бывший министр внутренних дел своеобразно оценил этот шаг идеолога «Народной воли». Да, он согласен с автором публикации — террорист не должен быть помилован. Но возникает и другой, более важный вопрос. «Хотя я, — писал граф Белоголовому, — всегда относился враждебно к террористам, но с еще большим отвращением смотрел и смотрю на людей, торгующих совестью и меняющих убеждения свои применительно к господствующим веяниям»582.

Столь распространившееся лицемерие, по мнению Аорис-Мелико-ва, произошло в Петербурге за последние восемь лет. Многие государственные деятели, игравшие «в дешевый либерализм и свободолюбие», выступавшие за такие радикальные реформы, которые не могли осуществиться даже в республиканской Франции, теперь круто изменили свои воззрения, «исправно посещают модные церкви и там в земных поклонах расшибают себе лоб, надеясь этой гимнастикой снискать благорасположение Победоносцева и августейшего ученика его Александра III»583. Михаил Тариелович считал, что такие поступки влиятельных сановников приносят обществу «более вреда, чем одиночные террористы», так как заражают широкие слои населения порочной практикой: «Путем лицемерия и лжи можно достигнуть у нас не только высших государственных должностей, но и обеспечить себя имущественно»584.

20 января 1887 г. Лорис-Меликов напомнил Белоголовому, что 29 апреля исполнится шестилетняя годовщина издания знаменитого манифеста, открывшего путь политике Александра III. В этой связи следовало бы подвести «итоги этого скорбного и позорного периода русской жизни!». Рассказать, к чему за это время пришла Россия в экономическом, финансовом, умственном и даже нравственном отношениях. Указать и на виновников печальных результатов: «Благодаря Митрофану (имеется в виду Александр III. — Авт.) и ближайших его советников: Победоносцеву, Каткову, Толстому и Мещерскому». Далее следовал совет редактору «Общего дела»: «Вот тема для Вашего досуга, займитесь ею»585.