— Охъ, мой родимый, на кого ты насъ покинулъ, сиротинушекъ!—взвыла матроска, наклонясь надъ трупомъ и не замчая какъ шлепнули около нея дв пули.

— Полно выть-то, Настасья Егоровна!— услышала она надъ собою голосъ и кто-то коснулся ея плеча.

Поднявъ голову, увидла она предъ собою Кошку съ трубкой въ зубахъ.

— Тутъ намъ всмъ удлъ такой и не на свадьбу мы пришли сюда,—продолжалъ молодой матросъ.—Пойдмъ-ка, я тебя провожу.

Настасья покорно встала и послдовала за нимъ.

—Ужъ такое все на меня горе пошло теперича,—продолжала она: давеча домишка нашъ бонбой разворотило, а теперь и мужа убило... Дай хоша проститься съ нимъ.

— Оно извстно, надо...—буркнулъ матросъ, глядя куда-то въ сторону.

— Къ бомбической!—слышится голосъ офицера.

— Есть! отвчаетъ комендоръ у орудія.

— Катай!..

И ахнула 300-пудовая тетушка страшнымъ ревомъ, изрыгнула изъ себя клубъ дыма и летитъ изъ ея открытой пасти съ шипніемъ и гудніемъ тяжелая бомба въ гости къ французу или къ англичанину.

— Кашу несутъ! Ужинать!—слышится голосъ боцмана.

Двое матросовъ несутъ нашіечахъ ушатъ съ кашей или со щами и солдатики, благословись, пристраиваются къ кашк.

— Маркела!! кричитъ сигнальщикъ. Берегись!!

Матросы брасаются въ блиндажъ, кто успетъ, а то и такъ ложатся, авось, молъ, Господь пронесетъ. Вотъ летитъ съ гуломъ большая чугунная птица, шлепается по средин площадки, и начинаетъ вертться какъ бшеная, испуская изъ себя дымъ и искры...

Какой-то матросикъ подбгаетъ къ ней и плещетъ на нее водой изъ ведра...

— Успокоилась, сердечная!—объявляетъ онъ, швыряя потухшую гранату ногою въ сторону.

Матросы снова принимаются за кашу, весело балагуря между собою...

— Иди, а не то убьетъ, —говоритъ Кошка своей спутниц, направляя ее въ траншею.—А ребятъ твоихъ жалко, но что-жь длать, никто какъ Богъ...

Онъ возвращается назадъ, вынимаетъ изъ обшлага ложку и направляется къ ушату съ кашей.

Среди ужинающихъ идутъ оживленные споры о пойманномъ пластунами англійскомъ генерал. Кошка принимаетъ участіе въ спор. Ему досадно на пластуновъ и хочется попробовать самому.

— Пушка!!—кричитъ сигналистъ, и затмъ прибавляетъ: армейская!!

— Вали капральствомъ!—кричитъ командиръ, которому надоли безперерывно

** посылаемыя союзниками ядра.

Люди бросаются къ мортир и пихаютъ въ нее сразу штукъ 30 гранатъ.

— Есть!—кричитъ комендоръ.

— Пали!—слышится команда.

Ухаетъ мортира, и изъ нея вылетаетъ,

словно изъ гнзда, рой чугунныхъ птицъ.

Вечеръ.

— Смна!—слышится команда.—На саперныя работы!

И засуетились люди.

— Кошка! Гд Кошка?—кричитъ кто-то.

— На промыселъ ушелъ!

И въ самомъ дл, Кошка куда-то исчезъ.

VI.

Тревога.

Темная южная ночь

Величественная, грозная ночь, какой, посл этого знаменитаго Севастопольскаго «Сиднія», никто не видывалъ и не можетъ имть понятія.

Воздухъ пронизываютъ конгревовы ракеты, которыя летятъ съ шипніемъ, оставляя за собою огненную ленту. Взадъ и впередъ летятъ бомбы, а среди ихъ «Жеребцы», т. е. лохматки, испуская изъ себя искры, похожія на лошадиную гриву. Вотъ темная полоса непріятельскаго редута вдругъ сразу освщается огненнымъ внцомъ ружейныхъ выстрловъ. Гд-то слышится отдаленное «ура», смшанное съ общимъ гуломъ ружейныхъ и пушечныхъ выстрловъ.

Это наши разудалые охотнички, сдлавъ вылазку, тревожатъ покой непріятеля.

Рдко кто спитъ въ такую ночь, разв нкоторые сильно утомленные забираются въ блиндажъ, чтобы хоть на малое время укрпить свои силы сномъ.

Но и тутъ, подъ толстою земляною крышею блиндажа, часто появляется ненасытная смерть за своими жертвами: какая нибудь неожиданная гостья бомба, пробивъ крышу, ввалится туда, разрывается на сотни осколковъ и спавшіе такъ и остаются спать сномъ вчнымъ, непробуднымъ. Всюду, на бастіонахъ, во рву, въ амбразурахъ, словно въ муравейник ко-пашатся люди. Это рабочія команды, поправляющія нанесенныя за день поврежденія непріятельскими орудіями.

— Бомба!—слышится обычный голосъ •сигнальщика; вс бросаются на землю.

— Померла!—слышится тотъ же голосъ.

Это значитъ, что трубка погасла; при

гром непрерывныхъ выстрловъ снова принимаются люди за прерванную работу.

— Бомба! Берегись!

Но ужъ поздно. Съ шумомъ врзывается какая нибудь лохматка, затмъ слышится предсмертный стонъ десятка человкъ.

— Носилки сюда!

Слово «носилки* произносятся такимъ привычнымъ холоднымъ тономъ, что такъ и кажется, что нужно будетъ нести землю или камни, но не куски окровавленнаго человческаго мяса. И такъ тянется эта тревожная жизнь, изо дня въ день, недлями и цлыми безконечными мсяцами. Люди привыкли уже къ этому, относятся ко. всмъ этимъ ужасамъ совершенно спокойно, зная, что и съ нимъ съ минуты на минуту можетъ случиться тоже, что и съ сотнями другихъ.