Что же касается "словесности", то этой премудрости он совершенно не мог одолеть.

– Отвечай, Ломпик, обращается к нему Налимов : кто наш бригадный командир ?

Лоппик моргает глазами и молчит.

Налимов косится на меня, потом вздыхает и говорит :

– Ну, повторяй за мной: командир бригады - свиты его величества генерал-майор барон Жирар де Сукан-тон.

Ломпик совсем закрывает глаза, выпячивает живот и выпаливает:

– Командер брихады... свита...баран...жираф... сука...Антон.

– Сам ты жирафа белобрысая, вопит Налимов. Ну что мне с тобой, ведмедем вятским, делать ? Опозоришь ты на смотру и его высокоблагородие - обучающего ба -рина, и меня и весь эскадрон J

Степан Иванович, прогуливающийся по казарме, подходит к "ведмедю", долго на него смотрит и говорит:

– Посмотрю я на тебя, Ломпик: настоящая ты верблюда, только рогов тебе не хватает \

С тех пор за Ломпиком так и сохранилось в эскадроне прозвище "Верблюды".

Приближался смотр новобранцев. Ломпик крепко держался в седле, недурно вольтижировал, но осталь -ной премудрости солдатской науки так и не мог одолеть. Он по-прежнему называл начальство "ты, ваше высоко -благородие", стоял животом вперед и портил весь строй.

ПЕТЕРГОФ:

ft

Золотая горка".

Чтобы не срамить эскадрона, Гейченко упросил командира "сплавить" Верблюду в обоз.

В обозной команде Ломпик быстро освоился. Он еще в своей деревне привык ухаживать за лошадьми. А пешим строем и словесностью в обозе не занимались.

Вскоре вахмистр нестроевой команды стал настолько доволен Ломпиком, что поручил ему лучшего обозного жеребца "Ваську".

Прошло три года. Ломпик заканчивал срок своей службы и собирался осенью уволиться в запас. Но ему, как ж многим другим, не пришлось в этом году побывать в родной деревне.

Полк выступил в лагерь. Начались маневры, но в конце июля нас вернули в Петергоф. А еще через день - погрузили в вагоны и отправили на германскую границу. Была объявлена война. ^

Через неделю полк, в составе кавалерийского ^ корпуса Хана Нахичеванского,двинулся вглубь Восточной Пруссии. За полком, в обозе первого разряда, ехал Ломпик со своей патронной двуколкой.

6-го августа произошел славный для русской конницы Каушенский бой. Наш авангард столкнулся с немецкой пехотной бригадой. Вся дивизия была спешена и введена в бой. Заняв опушку деревни Каушен, мы вели ожесточенную перестрелку с врагом.

Батарея полковника Кирпичева нащупала немецкую артиллерию и заставила ее прекратить огонь. Немцы ввели в бой свои последние резервы. Чувствовалось,что вот - вот неприятель дрогнет и побежит. И в этот момент передали из цепей, что эскадроны расстреляли все свои патроны.

Несколько раз патронные двуколки пытались проскочить по сильно обстреливавшемуся шоссе, но каждый раз попадали под пулеметный огонь. Две обозных лошади были убиты, другие, раненые,бились в оглоблях.

Ломпик со своей патронной двуколкой пробовал также перемахнуть через обстреливаемый бугор, но неудачно. Сначала пуля оцарапала ему щеку, на что он не обратил никакого внимания. Но затем немцы ранили его жеребца "Ваську". Этого уж Ломпик не мог стерпеть.

Недолго думая он достал из под сидения мешок, вытряхнул из него сено и набил патронами. Взвалив тяжелый мешок на плечи, он, как настоящий медведь, не пригибаясь, и не прикрываясь кустами, поплелся к Д0“ пям. Пули свистали вокруг него, но каким то чудом ни

одна из них его не задела.

В самый критический момент, когда эскадроны, оставшись совсем без патронов, не могли уже больше держаться на позиции, Ломлик добрался до цепей и,высыпав из мешка свою драгоценную ношу, спокойно уселся в канаве рядом со Степаном Ивановичем.

Вахмистр крякнул и охрипшим голосом сказал:

– Ну, спасибо, Верблюда: кабы не ты - пропал эскадрон *

– Чего там, ответил Ломпик, утирая грязной тряпкой пот, смешаный с кровью: пущай ребята разбирают, я еще принесу.