Все это только догадки. Но остается фактом, что Кубанской армии, в самые трагические дни ее гибели, рука помощи из Крыма не последовала. И единственный генерал Шкуро сумел сам прибыть с английскими судами к хутору Веселому и подобрать остатки своих соратников, около полутора тысяч человек250.

При оставлении Кубани не только что любой рядовой казак, но и любой офицер мог остаться в любой станице и не уходить к Туапсе. К этому не было тогда ни принуждения воинской дисциплины, ни контроля. Просто казак или офицер не выехал в строй, а полки продолжали отступать на юг.

Следовательно, на Черноморское побережье ушли все добровольно и как непримиримые враги красных. И вот — их бросили. Так погибли вся сила и цвет Кубанского Войска.

В Новороссийске погрузились лишь кадры полков — Уманского полковника Гамалия и Запорожского полковника Рудько. Всего, после гибели Кубанской армии, в Крыму сгруппировалось чуть свыше 2 тысяч строевого Кубанского Казачества. И как в том же «Кубанском Календаре» сказано, что, если «в моменты наивысшего напряжения конца 1918 года численность Кубанских воинов доходила до 110 тысяч», в Крым ушло только 3 процента их (по данным Кубанского Атамана генерала В.Г. Науменко, в Крым ушло 9 тысяч кубанцев. В октябре 1920 года еще 5 с лишним тысяч казаков под командованием генерала М.А. Фостикова прибыли в Феодосию. — П. С.)

Пусть историк разберется — кто виноват в этом?

В заграничной казачьей печати появлялись разные небылицы о тех трагических днях Кубанской армии. Писали, что были расстрелы некоторых офицеров. Этого не было. Расстреляли офицеров в Екатеринода-ре в дни десанта на Кубань из Крыма, о коих будет сказано.

Писали, что несколько тысяч казаков ушли в горы, в «зеленые». Голодные, обессиленные морально — могли ли «несколько тысяч» уйти в горы, во враждебные крестьянские села, в которых уже все было забрано войсками для еды и на корм лошадям? И зачем ушли? Не-ркели чтобы освобождать Кубань? Или идти на Москву? И если вся армия капитулировала без боя, то что могли сделать хотя бы и тысячи казаков, ушедших в горы? Это была фантазия писавших, не бывших там. Могли идти через перевалы «по козьим тропам» только небольшие группы казаков горных станиц Баталпашинского, Лабинско-го и Майкопского отделов, чтобы незаметно пройти в свои станицы. Только251.

ТЕТРАДЬ ДЕВЯТАЯ В последний поход

Утром 24 апреля три полка 2-й Кубанской казачьей дивизии — 1-й и 2-й Лабинские, Сводно-Кубанский, Запорожский дивизион (две сотни), 2-я и 5-я Кубанские батареи выстроились в конном строе на своих биваках. Присоединившийся к дивизии Атаманский конный полк с есаулом Ногайцем находился в Адлере.

По пути к Лабинской бригаде я поздоровался с батарейцами, запорожцами и свод но-кубанцами и шагом шел к Аабинцам, выстроившимся в ущелье, поросшем кустарником.

Лабинской бригаде было тесно в ущелье. К этому времени она разрослась: в 1-й Лабинский полк полностью влился Лабинский запасный полк полковника Жукова (хромого), и он насчитывал в своих рядах 1500 шашек. 2-й Лабинский полк имел 1200 шашек.

Родные, храбрые Лабинцы, отдавшие на алтарь своего Отечества и родной Кубани-Матери все, что могли. С героическими боями, отступая, отошли они сюда в полной своей мощи и послушании, чтобы продолжать борьбу с красными до конца. Дошли сюда в леса, в горы, к берегу исторического казачьего Черного моря, к самому его краю, к Грузии, к тупику, и о них забыли — и Главное Русское командование в Крыму, и их прямые начальники-генералы — Улагай, Науменко, Баби-еп, которые, казалось бы, никогда не должны были забыть этих «верных и благородных Лабинцев», о которых сказал в станице Казанской сам рыцарский Улагай.

«Вашу кровь и стойкость никогда не забудет Кубань!» — пронизывал он тогда в Казанской почетный караул от геройского 1-го Лабинского полка в присутствии командира корпуса генерала Науменко.

Кубань, в своей Истории, конечно, не забудет этот выдающийся по стойкости в боях полк. И словно наглядным укором бороздила глаз храбрая Лабинская бригада в 2700 шашек при десятках пулеметов, выстроившаяся в последний раз с оружием по узкому лесистому ущелью многочисленными ярусами своих сотен, прилепившихся на чистых безлесых площадках и скатах.

Никто не узнает теперь — что думали тогда казаки-лабинцы, когда я подъезжал, как никогда, шагом к ним!.. Лично я не заслуживал упрека от них, но чувство стыда за старших военачальников, так бесцеремонно бросивших всю Кубанскую армию на капитуляцию перед красными, давило на мое сознание.

Я не ошибусь, говоря, что присутствие на местах в строю всех офицеров, решивших разделить общую участь с казаками, и присутствие обоих командиров полков давало им определенное успокоение, моральное облегчение и удовлетворение, что к своему трагическому концу мы подходим организованно, в порядке, отчего все это казалось не так страшным.

Полковой хор трубачей «без басов» открыл встречный марш. Переведя свою кобылицу в крупную рысь, быстро подошел к сотням бригады, раскинувшимся по площадкам. Взмах руки — и хор остановился.

— Здравствуйте, мои славные Лабинцы! — громко, сердечно, почти по-станичному огласил я свое приветствие и взял руку под козырек.

— Здравия желаем, господин полковник! — прогудело 2700 голосов со всех мест.

— Ну, братцы, в поход, в последний поход! — грустно, надорванно, но громко произношу, чтобы все слышали. — Дай Бог нам сил пережить все это! — сказал, снял папаху и перекрестился.