Моя кобылица вдруг неожиданно остановилась. Быстро повернувшись вперед, вдруг увидел красноармейца в защитном шлеме-шишаке с крупной, во всю ладонь ширины, красной суконной звездой, нашитой на самый лоб этого шишака.

«Черт, сатана, живой дьявол?.. Вот он, настоящий, живой», — пронеслось в моей голове. Откуда он появился — не знаю. Расставив руки в стороны, преградив мне дорогу, он громко скомандовал:

— Слезайте!.. — и рукой показал влево.

Я глянул туда и в густых кустарниках увидел еще пять—семь человек таких же «красных чертей с шишаками». Думаю — какое-то начальство просит меня пожаловать к себе. Спешился и направился к ним. Те на меня смотрят немного насмешливо, и один из них, длинный и сухой, в красных узких галифе и с походными ремнями по кителю, сказал:

— Идите назад.

Несмотря на такую скоропалительность «встречи», я увидел позади них укрытое в кустах полевое орудие, направленное вдоль шоссе на приближавшихся казаков.

Повернувшись назад, я не увидел уже своей кобылицы. Дальше вижу, как спешенные казаки быстро снимают с седел свои бурки и переметные сумы, отходят на обочины шоссе, а их лошадей с седлами красноармейцы быстро отводят в большой двор, раскинутый влево, у моря.

Возле моего экипажика Надюша возится с какими-то своими вещами, казака-кучера на козлах нет, и вместо него сидит уже красноармеец. Я спешу к Надюше и спрашиваю красноармейца на козлах:

— Что это значит?

— А это — приказано отобрать у казаков лошадей и седла, — отвечает он.

Горе, обида, оскорбление и уничтожение не только моего права на власть, на собственные вещи, но уничижение моей личности придавили меня.

— У меня вещи и сестренка!.. Как же я с ними буду?.. Выезд мой собственный! — говорю я запальчиво красноармейцу.

— А это я не знаю, мне приказано отобрать фаэтончик, обратитесь к начальнику, — спокойно отвечает он и указывает на тех, в кустарниках.

Мимо меня быстро проходят пешие казаки, имея бурки под мышками, а сумы через плечи, и совершенно не обращают внимания «на своего начальника дивизии», которым я был только что.

Я, как и все офицеры, в полной форме кубанского казака, при всем холодном оружии, но только без погон. Вид, конечно, офицерский. Быстро поднимаюсь к начальнику и говорю ему, «как со мной поступили» .

— Приказано отобрать у казаков всех лошадей и седла. Экипаж и упряжь — тоже подлежат к сдаче, — безапелляционно говорит он.

После моих пререканий «о собственности вещей» он разрешает мне доехать в экипаже до Сочи, откуда кучер-красноармеец должен доставить его к нему.

Надюша, растерянная, со слезами на глазах, быстро укладывает свои вещи и книги в кузов экипажа, и мы двинулись к Сочи.

Через частокол забора вижу свою любимую кобылицу Ольгу. Она стоит понуро, хвостом в нашу сторону. И здесь я только заметил, насколько она исхудала. Она была уже без седла.

Прощай!.. Прощайте и мое седелице черкасское калаушинской работы253, и моя лошадушка, на которой я совершил так много походов и конных атак. Можно ли все это забыть?.. Горе побежденному!

Кучер-красноармеец, видя наше с Надюшей расстройство, оборачивается и спрашивает:

— Вы, наверное, были большим начальником у казаков? Да, тяжело Вам. Я сочувствую Вам. Но везде бардак. Я был вначале у красных, потом у белых, а недавно опять перешел к красным, так как увидел, что их дело берет. Но везде бардак. И у вас, у белых, было нехорошо. Почему — надо терпеть. А сам я астраханский крестьянин. И ничуть не большевик. А просто смотрю, где лучше, — закончил он словоохотливо.

Генерал Науменко позже писал: «Многие перед сдачей уничтожали свое оружие. Особая комиссия красных отбирала у офицеров и казаков лучших лошадей и седла»254.

А генерал Врангель написал так: «Большая часть Кубанцев сдалась. Незначительная часть ушла в горы».

Как сдалась Кубанская армия, я описал. Никто не уходил в горы, так как незачем было уходить (об этом см. в конце восьмой тетради. — П. С). И никто не уничтожал своего оружия. Лошадей и седла отобрали по пункту условий, которых мы не знали.

«И еще не прокричит петух трижды»

«Конец апреля месяца 1920 года. Дивная, теплая, манящая и растворяющая все к радости южная весна. Все в зелени. Аромат цветов пьянит всех. Улицы города Сочи запружены людьми, частью подводами. Сплошь казачьи папахи, черкески нараспашку, гимнастерки. Тепло и мягко в воздухе, но люди сумрачные, запыленные, небритые лица. У каждого через плечо походные, ковровые сумы, а под мышками бурки. Людская лавина страшная и молчаливая — постепенно прибавляется, ^виук^тся и движется по улицам города.

Кто они? Почему они здесь? И почему их так много, несколько тысяч? То строевые части капитулированной Кубанской армии, уже разоруженные, и без лошадей, направлены к пристани, для разбивки на группы и отправки в ближайший тыл красных, в Туапсе.

Кто бы мог подумать только неделю тому назад, что Казачья армия, насчитывающая в своих рядах несколько десятков тысяч бойцов, испытанных и закаленных в боях, определенных врагов красных — она так неожиданно сложит свое оружие и целыми строевыми полками и дивизиями, при своих офицерах, пройдет назад перед своим врагом, опустив «очи долу», и там именно, где еще недавно была хозяином положения». Так я писал в статье в 1929 году255.