Его портрет написать и легко и чрезвычайно трудно. Небольшого роста, широкоплечий крепкий человек. Голову держит так, будто смотрит на тебя исподлобья, но, когда глянет в глаза, ты видишь в них не только железную волю, ясный ум конструктора и математика, но и внимательную, сердечную доброту щедрого душой человека.

Нас он встретил, как родных сыновей. Привел в цех, где на стапелях стояли космические корабли, подвел к одному из них, уже готовому, и сказал просто:

— Ну вот, смотрите... И не только смотрите, но и изучайте. Если что не так — говорите. Будем переделывать вместе... Ведь летать на них не мне, а вам...

В космосе уже побывал наш первый победный крепыш — спутник-1, легендарная Лайка летала над землей сотни часов, и ученые с надеждой следили за ударами ее собачьего сердца; все более сложные корабли уходили в простор Вселенной, и вот наконец мы увидели на стапелях корабль, на котором не какому-то мифическому «дяде», а одному из нас предстояло отправиться за порог земного мира.

Не помню, кто первый вошел в корабль, но, когда я шагнул туда, меня охватило волнение, знакомое, наверное, всем лет-чикам-испытателям, которые после долгого ожидания садятся в кабину нового самолета. На нем еще никто никогда не летал, еще недавно он существовал только в чертежах и расчетах, а теперь — вот он, готов... Внутри корабля было значительно просторнее, чем в пилотской кабине реактивного истребителя и даже тяжелого воздушного лайнера. Все светилось стерильной, нетронутой чистотой, в удобном мягком кресле можно было сидеть свободно и непринужденно. Слева был пульт управления, прямо перед глазами стоял ориентатор и маленький глобус, который мог ежесекундно показывать истинное положение корабля относительно Земли.

В тот день каждый из нас по нескольку минут сидел в кресле космического корабля и выходил из него с каким-то благоговейным волнением. За эти минуты мы особенно остро почувствовали, что наш корабль — творение всего советского народа, всех советских рабочих и ученых — от уральского металлурга, который варил сталь для корпуса, до безвестного монтажника, спаявшего последний контакт в тонком и сложном электронном устройстве автоматического управления. Б нем, в этом корабле, как бы сконцентрировались успехи всей нашей промышленности, всей науки и нашей самой передовой техники...

«И этот корабль, возможно, доверят мне», — думалось не

раз...

Тогда же мы, будущие космонавты, особенно остро почувствовали, как сильна и богата талантливыми людьми наша страна, страна моих дедов-коммунаров...

После первого знакомства началось изучение корабля. На специальных стендах мы тренировались ориентировать его по отношению к Земле. Инструкторы часто создавали нам такие условия, будто бы корабль перестал повиноваться автоматическим сигналам, и заставляли быстро сориентировать его по Солнцу в нужном направлении, включать тормозные устройства так, чтобы все сработало идеально точно и мы вручную могли бы приземлиться в заданном районе.

В те дни мы часто встречались с конструкторами и рабочими космических верфей и нередко вместе обсуждали устройство или удобство расположения того или другого прибора или агрегата. Главный Конструктор всегда внимательно выслушивал нас, и нередко в следующее посещение завода мы видели: в корабле сделано так, как мы просили.

— Вам летать... — повторял Главный Конструктор.

Мы чувствовали, что он верит нам и видит в нас первых испытателей своего космического детища. Мы проникались к нему не только все большим уважением, но и настоящей сыновней любовью. Корабль с каждым днем становился для нас все яснее, доступнее, и вскоре мы уже непреклонно верили, что в случае неисправности автоматики сами сможем управлять кораблем и он будет послушен так же, как были послушны хорошо доведенные, быстрые и надежные «МИГи».

Главный Конструктор не только знакомил нас со своим кораблем, своими планами, он постоянно интересовался нашими тренировками, спрашивал, как мы себя чувствуем, как готовимся к полету.

— Знайте, друзья, если вы начнете думать, что готовы к подвигу, — значит, вы еще не готовы к полету в космос...

Однажды кто-то из нас в шутку пожаловался: очень уж тяжело проходят тренировки в термокамере, где врачи держат высокую температуру.

— Помните, у Суворова, — сказал Главный Конструктор,— «трудно в учении — легко в бою»... Дело в том, — продолжал он, — что, когда корабль будет возвращаться из космоса на Землю и на гигантской скорости войдет в плотные слои атмосферы, его борта нагреются до нескольких тысяч градусов. Снаружи он станет огненным шаром, стремительно летящим к Земле. Я спокоен за термическое покрытие корабля. Оно не расплавится, не сгорит, не передаст эту температуру в кабину. Но космонавту нужно быть готовым ко всему...

Немножко жутковато было представить себе, что ты летишь в центре разъяренного огня и от этого адского вулканического жара тебя ограждает только тоненькая корочка, сделанная из специального состава... Видимо, Главный Конструктор почувствовал наше настроение и однажды показал нам космический корабль, только что вернувшийся из суточного полета по орбите вокруг Земли. Он был как и наш, новенький, еще не облетанный... Только термическое покрытие чуть оплавилось по поверхности, но внутри все оставалось таким же, как до старта. И мы окончательно поверили в безукоризненную надежность термической брони.

Как-то, разговаривая между собой, мы вдруг задумались над тем, что, может быть, в этой тоненькой корочке скрыта вся необыкновенно бурная, смелая и стремительная история нашей советской науки. Науки новой России, России социалистической. Еще сорок лет тому назад мы не умели делать примитивные калоши, швейные машинки выписывали у Зингера, а сегодня, чтобы вернуть из космоса живым и здоровым человека, советские ученые открыли, может быть, какой-нибудь новый элемент в таблице Менделеева и заставили этот элемент служить новой науке — космической...