Тут-то в Москву пришло неожиданное письмо из Краковской академии. Польские жолнеры собирались низложить Сигизмунда и избрать Димитрия королем обоих царств. Речи и Москвы. Говорили, что шляхетскую молодежь подговаривал Станислав Стадницкий, человек Мнишекова клана, воодушевленного успехами ставленника до потери чувства реальности. Сметливые наблюдатели грешили на короля: не он ли сим анонимным письмом испытывал ставленника своих ляхов, взыскивал вины? Так или иначе, Сигизмунду в его медовый месяц подсыпали хлопот.

Литовский канцлер Лев Сапега сказал на Сейме сенаторам:

– Если подобные послания зачастят из нашего королевства в Москву, ничего хорошего ждать не придется.

Не помнили, когда еще столица веселилась, как в тот год. Всякий день казался праздником. Смиренный вид, синяя или темная одежда почитались на воцарение худой радостью. Кто и плакал в домах, по улицам должен был ходить или ездить, смеясь. Угождая царю, наряжались в лучшие шубы, из-под коих выглядывали атласные штаны и сафьяновые сапоги. Бояре щеголяли горлатными шапками, боярские отроки, дворяне, жильцы, средние и мелкие чины – остроконечными меховыми шапками. Простонародье доставало береженые на свадьбы и похороны азямы и зипуны.

Рыло по выгоде - астролог внушил Димитрию: тому царствовать никак не меньше - тридцать четыре года. Димитрий верил или изображал, что верит. Кремль гулял. На площадях выставлялись угощения на неубираемые столы. Димитрий разрешил жениться, у него не спрашиваясь уже не только Мстиславским и Шуйским, но вообще – всем, кто хотел. Ни короткое вдовство, ни ранний возраст долее не служили ограничением. Димитрий переезжал с одного свадебного застолья на другое, выступая посаженным отцом на до тридцати свадеб каждодневно. Немцы, ляхи, казаки, московиты часто женились притворно, спеша от щедрот государя получить приданное невесте и себе награду. Столь же щедро Димитрий крестил новорожденных. Его обманывали, приносили подкидышей.

Продажа предметов роскоши: шуб, золотых и серебряных цепей, монист, подвесок, икон, лампад, риз, утвари, изощренной еды увеличилось среди непрерывного празднеств до нельзя. Распущенные, но не уехавшие, принявшие русскую службу перекати – поле иноземцы на избыток монеты царя покупали на расточение, впрок и на вывоз. Развелось несметное количество лавок, ранее ограниченных: вина предлагались заморские выдержанные, полотна из Фландрии, сталь для клинков – лишь Дамасская. В банях мылись из серебряных шаек. Пили и ели с блюд соответственных. Даже московские псы ожирели, ленясь. Не кидались за санями и всадниками, не рвали под торговыми рядами требухи и брыжеек. Зевали на белое мясо.

В веселые дни Димитрий простил наказанных Шуйских. Их вернули, отдали, чего на казенных складах не покрали, не продали.

Следствием неудачных стрелецких заговоров стало склонение его к избранной иноземной охране. Триста всадников повсюду ездили с государем. Каждой сотней командовали капитаны: француз Маржерет, ливонец Кнутсен и шотландец Вандеман. Наемники были одеты в камку и бархат, вооружены алебардами и протазанами, секирами и бердышами с золотыми двуглавыми орлами на древках, с кистями золотыми и серебряными. Чтобы не предал, каждый воин получил поместье и сорок – семьдесят рублей содержания.

Хотя иезуит Рангони и воскликнул на коронации Димитрия: «Мы победили!», молодой царь, пусть окруженный иноземцами и наемниками, не торопился исполнять обещания, данные Сигизмунду и папистам. Костелы и школы не открывались. Лютеранская кирха в Немецкой слободе за Яузой считалась достаточной, чтобы протестантские священники проповедовали там по очереди.

Димитрий противился быть совсем послушной куклой в руках Сигизмунда. После неудачи затребовать принца Густава, король через своего секретаря Гонсевского потребовал выдать амбассадоров мятежника Карла. Димитрий не выдал шведов, не собирался признавать поляков представителями еще и Швеции, хотя с подачи Кракова в Стокгольм королю Карлу IX ушло такое письмо:

«Всех соседних государей уведомив о своем воцарении, уведомляю тебя единственно о моем дружестве с законным королем шведским Сигизмундом, требуя, чтобы ты возвратил ему державную власть, похищенную тобой вероломно, вопреки уставу Божественному, естественному и народному праву – или ты вооружишь на себя могущественную Россию. Усовестись и размысли о печальном жребии Бориса Годунова. Так Всевышний казнит корон похитителей, казнит и тебя».

В общем Димитрий двурушничал, делая то, что есть дипломатия и политика.

Дабы пригнуть распрямляющуюся царскую выю, Гонсевский объявил как тайну:

– Наша секретная служба донесла: в Гдыне торгует приказчик, видевший царя Годунова, бежавшего из России. Опасаясь низвержения, хитрый Борис передал державу сыну Феодору, вместо себя велев схоронить другого человека. Годунов скрытно отплыл из Нарвы в Англию. Приказчик, прежний Кремлевский поставщик, признал бежавшего царя в Копенгагене, где русский корабль пополнял запасы снеди и воды. Скаредный Борис гулял среди лавок, не по-царски торгуясь. Наш приказчик обратился к нему по-русски. Борис переменился в лице. Торопливо назвался купцом и скрылся за спинами верных гридней. Король поручил надежным людям выведать в Лондоне, где остановился беглец. Сигизмунд не терпит неблагодарности: стакнешься со шведами, выставит против тебя чудесно спасенного Бориса.