Матвей и Яков пришпорили лошадей, уверившись, что если аптекарю Зенке и отрубят голову, то за дело.

Зычный голос Матвея пресек избиение прибившейся собаки. Не то, чтобы Матвей жалел, а не любил непорядка. Сердобольный Яков спрыгнул с лошади и на вытянутые руки, не пачкаясь, взял пса, унести от мучителей. «Полкан», - обозвал собаку ласково.

Матвей нахлестал плеткою по плечам и головам иных послухов, увлекшихся жестокой забавой. Тыкать пса пикой, куда как весело!

Собака жалостливо скулила, совалась теплым носом в озябшую ладонь Якову. Была она беспородной, не из тех, из-за границы ввезенных, с которыми охотилась да ласкалась знать.

Сизым хлябким утром Матвей вывел обоз из Ивангорода. Не успели отъехать от города, как огибая гору и город, вдруг потекла к опричникам огненный факельный поток всадников. Стальные доспехи отражали зажженный свет. На головах вострились булатные ерихонки. Всадников предварял тонко скроенный рыцарь. Шлем на голове был с золотой насечкой, правил юноша серебряной уздой, в шишаке его блестели крупные драгоценные камни. За плечами свисал белый плащ с нашитым алым крестом. На шлеме и сбруе развивался плюмаж с кантом из страусиных, павлиньих перьев. Подле рыцаря шпорил лошадь церковник, благородного вида низкий пожилой мужчина, в сером иноземном кафтане с тугим белым воротничком, проглядывавшем из расхристанного ездой теплого зимнего плаща. На голову плотно его была напялена круглая шляпа. Крест у пастора не замечался.

Всадники ехали с пристегнутыми набородниками, опущенными железных носами, со стальными зарукавьями, наколенниками, наручами, в накинутой от шеи к плечам панцирной сеткой – бармицей, то есть в полном воинском облачении. Рыцари не выставляли ни пик, ни мечей. У седел их мирно качались притороченные щиты. Никто не проявлял враждебности. В знак дружелюбия командир скакал, подняв раскрытую в большой перчатке руку. Но шумный конский топот, факелы, грозное вооружение готовых моментально изготовиться к бою иноземных воинов заставили остеречься московитов.

Послухи встали петлей вдоль обоза. Уже передавали господам копья и мечи. Опричники напряглись, пожалели, что, избегая неудобств, везли защитный доспех в телегах. Они вытянулись в стременах, локтем подтащили колчаны.

С рыцарями был толмач из эстов, сносно знавший по-русски. Выступив вперед, он пояснил, что государевых людей приветствует московский союзник, брат датского короля, владетель большого островного епископства Эзельского у берегов Эстляндии. Чем меньше земли имелось у Магнуса, тем с большим достоинством он держался, рассчитывая в бесконечной Ливонской войне русской доблестью сделаться королем всех остзейских земель между Московией и Балтикой. Благородство осанки Магнуса, славно удерживавшего бившегося под ним длинноногого жеребца, юный срывающийся, но чистый голос, отрывисто произносивший простые, но непонятные русским слова, приятное пресыщенное лицо, выдававшее человека, привыкшего с малолетства подчинять, не подчиняться, приковали к себе взгляды любопытных опричников. Магнуса купали взорами. Любая деталь доспеха, платья, поворот головы крепко закладывались в память, дабы послужить предметом дальнейшего подробного и неоднократного обсуждения. Спутники его, отдельно духовник, удостоились чуть меньшего внимания. Видя, что его не понимают, Магнус рассмеялся, вызвав улыбки русских. Чутко определили: перед ними юноша незлой, но капризный. Обаянием Магнуса обоюдное недоверие русских и датчан рассеялось. Добрым смехом принц располагал к себе. Он взялся общаться через эстского толмача, подтвердив: рыцарский отряд лишен супротивных целей. Опричный обоз Эзельский правитель дожидался для передачи русскому царю особого письма. По знаку Магнуса письмо дали Матвею как опричному пятидесятнику. Пакет вощеной бумаги с размашисто выведенной надписью, львиным гербом на красной сургучной печати. Лев не сумняшася держал шар. Сложилось мнение: земля округлая.

Магнус звонко крикнул, подавая приказ. Войсковая труба разнесла трель тому, кто не слышал. Всадники стройно развернулись и полетели прочь, дружно ударяя копытами рослых скакунов, трепля плюмажами шлемов под поднятыми факелами. Матвей заворожено смотрел им вслед.

– Раскрасавцы!.. Ты видел, какие у них кони? Не чета нашим недокормышам. Даже мой Беляк ростом не взял.

– Боюсь, что это и все датское войско, - покачал головой Яков. – Разве что не числом, а уменьем они возьмут.

– Ты прав. Маловато союзников у государя, - согласился Матвей. Повертев, он надежно спрятал письмо запазуху рядом с первым письмом - из Англии.

Новгорода рассчитывали достичь в три дня. Последняя ночевка состоялась на гостеприимном дворе, принадлежавшем новгородскому купцу Собакину. Это был большой двухэтажный деревянный дом, покрытый ровною соломою. Частокол окаймлял его и яму – станцию, по перемене лошадей, где содержалось их до десятка с пятью кибиток. Дом купца стоял в середине небольшой деревни. Жители ее промышляли извозом, огородами и посевами на три поля. Огромная часть земли не возделывалась и была покрыта затвердевшей землей, где жухлый сорняк стоял в пояс.

При въезде в деревню Матвей и Яков сразу заметили неладное. Крыши иных домов, включая странноприимный дом, были опалены. Пожар едва успели потушить. В воздухе витал запах свежей гари. Валялось дреколье, которым сбивали пламя. Брошенные шайки лежали у порогов.

Разыскали пару одетых в рваные сермяги холопов. Они и рассказали о происшедшем. В полдень в деревню пожаловала пешая ватага скоморохов. Обносками и пестрядью доставшихся по случаю кафтанов и шуб они напоминали совершенных бродяг. Злыми голодными лицами от тех не отличались, а способом добывания житого превосходили значительно.

Атаман скоморохов, высоченный подвижный детина – кривляка, без стыда и совести в глубоко посаженных скользких глазах, потребовал, чтобы деревенские оставили дела, или зимнее безделье, и явились в полном составе на постоялый двор глядеть представление, которым сейчас их осчастливят. Покажут артисты случай с Иосифом в стане фараона египетского.

Купечество и крестьянство, хоть сумняшася, послушно явилось, приведя и детей. Исполняли приказ, уже зная. Как бывает. Атаман, именовавшийся не иначе, как Магистром комедийных дел и Географусом изящных наук, вышел к чуявшим подвох зрителям в синей мантии, усыпанной нашитыми белыми звездами. Изображал ли он Иосифа, фараона ли не поняло крестьянство. Дальше Новгорода и Москвы сидевшие на оброке извозчики ездоков не катали, товар не перемещали. Румяная нехудая атаманова баба в поярковой шляпе, лентах, подпоясанной атласным кушаком шубе с чужого, малого, плеча выступила фараоншей. Грамотеям она сошла за Потифарову супружницу. Уж больно ластилась к атаману. Выходит, он выставлялся Потифаром. Или все же Иосифом? Не разобрать. Товарищи его, скоморохи, выбелили нехорошие лица. Заимствовали у крестьян шайки, надели их на головы и ходили, обернувшись простынями, стражей, или египтянами.