— Ну и что из этого, сэр?

Морс, по-видимому, и сам не знал.

Выбрав из стопки бумаг показания Олдрича, Льюис встал.

— Пойду приглашу Говарда Брауна?

И опять мозг Морса оказался настроенным на другую волну.

— Почему ты сказал, — Морс ткнул пальцем в показания Олдрича, — сказал, что «он умный человек»?

— Ну, начать с того, что у него только три исправления, так? Он просто, ну, как бы это сказать, он просто сел и написал.

— Да-а, — сказал Морс, но уже самому себе, так как Льюис уже ушел за Брауном.

Он посмотрел на два других стола в зале, занятых парочками. За первым сидела женщина средних лет с необъятной грудью и тыкала вилкой в тарелку салата с такой пунктуальностью, словно была бухгалтером и стучала по клавиатуре счетной машинки, а потом засовывала набранную вилкой огромную порцию салата в непрерывно и быстро жующий рот. Морс подумал, что, если бы он женился на ней, через неделю последовал бы развод. Но за вторым столом сидела другая женщина, вдвое моложе в пух и прах разодетого партнера явно директорского вида, женщина, которая, судя по всему, переживала не лучшие свои времена, и по выразительным движениям хрупких пальцев без единого кольца Морс прочитал ее нехитрую историю. Скорее всего, подумал Морс, это один из заключительных актов запретного романа в маленькой конторе. Их взгляды встретились, и между ними на короткое мгновение установился контакт отдаленного безымянного товарищества. Она широко улыбнулась ему, он ответил ей тем же и ненадолго почувствовал себя восхитительно счастливым.

Перед лицом неопровержимой «7» Говард Браун немедленно капитулировал. Да, Морс в одном отношении был прав: Олдрич, Стрэттон и он сам в 1944 году служили в воинских частях в Оксфорде или его окрестностях, и он (Браун) в те далекие дни немного знал Стрэттона. Они пришли и восторг, когда в самом начале тура восстановили знакомство, а потому провели вместе не один час, вспоминая общих товарищей, тех, кто вернулся с войны, и тех, кто не вернулся... а также предаваясь воспоминаниям о «местных талантах», которые Джи Ай [14] , к своей радости, откапывали в самом Оксфорде, близлежащих городках и деревнях. Браун по уши влюбился (как выразился он) в девушку по имени Бетти Флауер, которую повстречал на танцах в городской мэрии Оксфорда, и уже при второй встрече они поклялись в вечной любви.

Затем, когда летом 1945 года война закончилась, демобилизовавшись в Германии, он вернулся прямо в США, не имея возможности возобновить с ней связь, потому что у него оказался только временный ее адрес. Так и получилось, что воспоминания об идиллическом времени постепенно стерлись. К тому же в Мюнстере он познакомился с чудесной девушкой, потом еще была податливая замужняя женщина в Гамбурге... и пошло, и пошло. Со временем он свыкся с довольно очевидным фактом (как это случилось уже со многими его товарищами), что рожденная в военную пору близость почти неизбежно проходит и забывается.

Вернувшись в Калифорнию, он встретил Ширли и женился на ней. Но, что спорить, сейчас, наверное, не так много осталось от радостей первых лет совместной жизни, и все же, как ни странно, чем дольше они не переступали порога бракоразводных судов, тем крепче становились соединяющие их узы: дом, дети, друзья, воспоминания, страховки, а главное, само длинное и все удлиняющееся время, которое они прожили как муж и жена. Теперь уже полных сорок три года.

Перед женитьбой на Ширли он написал, честно и благородно, письмо Бетти Флауер, но ответа не получил. Могли быть какие-то другие причины, но он остановился на мысли, что она вышла замуж. Она была необыкновенно привлекательная, белокожая, веснушчатая, с ярко-рыжими полосами — девушка, за которую большинство других солдат охотно отдали бы месячное жалованье. Или годовое.

Затем, месяцев шесть назад, он получил письмо («Лично и строго конфиденциально»). Письмо было послано по его лос-анджелесскому адресу 1917 года и все-таки каким-то чудом добралось до него, открыв шлюзы потокам воспоминаний, с которых годы брали сложный процент сентиментальности. Она (призналась Бетти) получила тогда его письмо — и очень быстро — и все это время хранит его. Но к моменту получении письма она уже вышла замуж за железнодорожника из Коули и находилась уже на четвертом месяце беременности, а потом родила еще троих и была матерью четверых прекрасных детей, трех дочек и сына. Муж вышел на пенсию в 1988 году и, нужно же такому случиться, умер восемь месяцев спустя. Она чувствует себя хорошо, здорова, никаких проблем, в частности, никаких финансовых проблем. И восемь (восемь!) внуков, однако она не соблазнилась предложением участвовать в телевизионном конкурсе «Ч'yдная бабушка». Так что единственной причиной, подтолкнувшей ее написать ему, было желание сказать, что, если когда-нибудь у него будет случай снова приехать в Англию, это было бы просто замечательно...

Ему страшно хотелось позвонить ей из Америки, вы не представляете! Но она не написала ему ни адреса, ни телефона, а найти либо то, либо другое, да еще по трансатлантической линии, — колоссальная проблема. И вот теперь он здесь — и так близко от нее! Он выждал момент, когда жена ушла прогуляться с одним из поклонников... Он наблюдал из отеля, как они вышли на улицу, а потом позвонил в справочную. И, не поверите, не прошло и двух минут, как он разговаривал с женщиной, с которой поцеловался на прощание в мае 1944 года, более сорока шести лет назад! Может ли она встретиться с ним? Захочет ли она встретиться с ним? В ответ он услышал «да», «да», «да». Так они и встретились (оказалось, что накануне днем ему не составило труда незаметно выскользнуть из отеля) в половине третьего у главною входа в университетский парк, оба очень нервничали и волновались.

— Значит, она пришла, да? — спросил Морс.

— Да. — Браун несколько опешил от этого вопроса. — О да! Примерно в два часа я прошел по Сент-Джилсу, потом по Кебл-роуд до парка. И она уже ждала меня там.

— А потом вы пошли в Радость Пастора и посидели в одной из кабинок.

— Но я надеюсь, вы не поймете меня неправильно, инспектор? Я хочу, чтобы между нами все было ясно. Мы только обменялись поцелуем и обнялись и... да это, собственно, и все.

— Единственное, чего мне хочется, — проговорил Морс, без всякой на то причины с неприязнью посмотрев на хорошо сохранившегося Лотарио из Лос-Анджелеса, — это чтобы, как вы сказали, между нами все было ясно. Так что позвольте поблагодарить вас за откровенность!