Когда они с Юшкой закончили петь, девки увели куда-то с собой юного дудочника, а Степана позвала старуха, как две капли воды похожая на ту, что жила в доме Тютчи. Он покорно шёл с ней по переходам, пока не пришли в крохотную баньку, где она передала его старику холопу. Как Степан ни сопротивлялся, его раздели и быстро, умело вымыли. Потом облачили во всё чистое и новое, отвели в горницу, слабо освещённую двумя светильниками, и оставили одного. Убедившись, что никого нет, Степан быстро осмотрелся: большую часть помещения занимало просторное ложе, вдоль стен расположились красивые лари, уставленные золотыми и серебряными сосудами и кубками. Икона в красном углу удивила Степана — она была занавешена аксамитовым [25] платом, словно от глаз святого следовало скрыть то, что происходит в горнице.

Отворилась дверь, Степан мгновенно опустил глаза и протянул вперёд руку. Раздался грудной женский смех. Сквозь щёлки прищуренных век он с трудом разглядел боярыню. Она стояла у двери, на кроваво-красных её губах играла непонятная улыбка. Но вот боярыня сбросила кику, тяжёлая коса упала на грудь, и женщина принялась неторопливо, не сводя глаз со Степана, расплетать её. Степан почувствовал, как полыхнуло жаром по всему телу и одновременно возникло возбуждение, то самое, что испытывал он по ночам последний год. А боярыня расстегнула янтарные пуговицы и скинула одежды на пол. Перед Степаном стояла обнажённая стройная женщина, распущенные волосы волной прикрывали одну грудь, другая, с розовым соском, была такой ослепительно белой, что казалась выкупанной в сметане. Боярыня сделала шаг к Степану, её руки медленно дотронулись до лица юноши, потом она быстро и умело разоблачила его, прижалась всем телом и увлекла на ложе...

Только под утро ненасытная боярыня задремала. Степан осмелился взглянуть на неё, приоткрыв пошире глаза. Пот смыл белила, и открылось то, что смутно ощущал он ночью: молодая и, видимо, когда-то красивая женщина была обезображена оспой, всё лицо покрывали глубокие рябины, невидимые в вечернем освещении, но теперь, под утро, особенно явственные и уродливые. Он понял, почему так жадны и бесстыдны были её ласки. Хотя что мог понимать в этом юноша, впервые познавший близость? Степан испытал острую жалость к бедной женщине, видимо, лишённой ласк мужа и потому вынужденной тайно вкушать запретный плод, посвящать в это дело старух и жадных до сплетен приятельниц.

Боярыня пошевелилась, Степан быстро закрыл глаза, притворившись спящим. Она приподнялась, поцеловала его в лоб и спустилась с ложа. Потом прихватила одежду и тихонько вышла за дверь. Почти сразу же в горницу вошла старуха — Степан услышал её каркающий голос:

— Ублаготворил нашу касаточку? За то тебе пред Господом зачтётся. Страдалица она у нас, замужняя, а всё одно что вдовица. Ну ты небось сам уразумел почему... И за что её Господь так наказал? Так что нет на ней греха, парень, нет.

Говоря всё это, старуха ловко помогла одеться Степану и, взяв его за руку, заботливо и бережно, словно был он не только слеп, но и без ног, повела за собой.

— Пойдём, молодец, к столу, поснедаешь с касаткой нашей. Уж так ей, страдалице, хочется любезного друга угостить, накормить.

Огромный, на дюжину гостей стол был накрыт на двоих. Старуха усадила Степана и исчезла. Он сидел, боясь оглядываться, — а вдруг кто-то наблюдает за ним, — и думал, как же вырваться из этого сладкого плена, как найти Юшку, как осмотреть кремль. Вроде им повезло, оказались они легко и просто именно там, куда так трудно попасть постороннему, но вот, поди же ты, на всякое везение своя зацепка находится.

Скрипнула дверь, кто-то вошёл в палату. Спустя мгновение тёплые руки обвились вокруг шеи, боярыня ожгла его поцелуем в губы. Степан почувствовал, как его молодое естество начинает пробуждаться и требовать своё. Видимо, почувствовала это и боярыня, потому что шепнула:

— Желанный мой, я весь день буду тебя ласкать. Ишь, запунцовел, лада миленький. За все мои мучения счастье мне пришло!

...Степан проснулся, тихонько нащупал рядом с собой пустую половину ложа, понял, что один. Осторожно приоткрыл глаза — действительно, боярыни в светлице не было. Он пружинисто поднялся, стремительно оделся, не зажмуривая глаз, — боже, как легко и просто всё делать, если смотришь на мир открытыми глазами! — и выглянул в переход.

Там было достаточно светло — свет проникал сквозь узенькие окошки, затянутые бычьи пузырём. Степан сообразил: значит, стена дома выходит на задний двор, тут можно было не заботиться о красивых стекляшках в оконцах. Послышались шаги, кто-то поднимался по лесенке. Степан отпрянул в горницу, запомнив, где располагалась лесенка, ведущая вниз. Протопали тяжёлые мужские шаги и затихли. Он снова выглянул. Никого.

Степан уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, когда вдруг услышал певучий женский голос:

— Куда ты, касатик, там лестница, расшибёшься!

Он оглянулся. По переходу приближалась дородная, высокая женщина лет пятидесяти, ключница, судя по кольцу с дюжиной ключей на поясе поверх одежды. Она остановилась как раз рядом с дверью в горницу. Степан метнулся, впихнул её в дверь, бросил на ложе, — откуда только силы взялись? — заткнул рот углом подушки и, заломив руки, связал их у неё за спиной рушником.

Ключница следила за ним испуганно-изумлёнными глазами.

Степан скрутил жгутом второй рушник, накинул петлёй на толстую, в складках, шею ключницы, затянул. В глазах её отразился животный страх. Он вытащил кляп и тихо, но строго спросил: