На Боровицком холме остались артели градодельцев да пешцы из рати Непейцы Семёновича, но работа продвигалась споро. Лука Наровитый княжеский терем уже под крышу подводил. Небольшой был задуман терем, но с широкими сенями, чтобы мог князь попировать со своими мужами без тесноты.

В июне приезжал из Владимира сын Андрей — просить отцовского благословения на брак с девицей Улитой Кучковной.

Слюбились, значит!

Юрий не препятствовал, чувствуя свою вину перед Кучковичами.

Порешили, что свадьбе быть в новом граде - в Москве.

И время для свадьбы определили. На исходе июля кончился траур по покойному Иванке, а с первого августа начинался двухнедельный Успенский пост, когда играть свадьбы было неприлично, но вот в промежутке - в самый раз...

–  Двадцать восьмого июля, сразу после дня Пантелеймона Целителя, - объявил Юрий и строго глянул на тиуна Ивашку Пыпина.

Понял догадливый тиун, что не только день свадьбы назначил князь, но и конечный срок окончания градного строения. Заверил с готовностью:

–  Всё сделаем в срок, княже. Люди со страды уже возвращаются, дело вдвойне быстрее пойдёт. По моим прикидкам, к середине июля месяца можно въезжать в новый град и гостей звать...

Лука Наровитый подтвердил, что тиун говорит правду.

Сам Юрий въехал в Москву без торжественности и в колокола трезвонить не велел.

Под воротной башней рядком выстроились дружинники - в малом числе, с одним десятником. На стенах - дозорные ратники, а больше ратных людей не было, остались в воинских станах за Москвой-рекой.

У княжеского терема собрались воевода Якун Короб, которому было назначено оберегать Москву, тиун Ивашка, Лука Наровитый. Праздных мужей Юрий велел в град не допускать.

Огляделся Юрий - понравилось. Высокие стены свежим тёсом желтеют, башенки над ними с шатровыми кровлями. Длинные дружинные избы крыты липовыми лемехами, словно золотом облиты (это после дождей от непогоды лемехи в тусклое серебро окрасятся). Красное крыльцо терема изукрашено затейливой резьбой.

Поднялся в сени. На диво просторные были сени, а за длинный стол сотню дородных мужей усадить можно, не менее. Огнищанин Корчома понавёз из Кидекши всякой домашней утвари. Обжитым уже казался терем и богато украшенным.

Повернулся к старшему дружиннику Глебу:

–  Посылай посольство к Святославу Ольговичу, пусть едет на свадьбу со всеми детьми. А что ещё князю сказать, пусть послы у боярина Василия спросят. Гонцов шли в Ростов, в Суздаль, во Владимир, в Ярославль, на Белоозеро. Пусть все уважаемые люди к Москве едут. За столом места хватит...

...Пять дней шумела, ликовала, веселилась, толпами нарядных людей растекалась по московским улицам свадьба Андрея Владимировича и боярыни Улиты. Князья и уважаемые мужи пировали в сенях княжеского терема, дружинники и простолюдины — на площади. Венчал молодых в новой церкви Иоанна Предтечи княжеский духовник отец Савва, и это была первая свадьба на Москве...

Уехал князь Святослав Ольгович, ещё раз заверив Юрия Владимировича в приязни и верности.

Разъехались многочисленные гости, довольные обильными пирами и княжескими подарками.

Опустела Москва.

В княжеской гриднице собрались самые близкие, самые доверенные мужи: ростовский тысяцкий Георгий Симонович, суздальский тысяцкий Ощера Трегуб, воеводы Непейца Семёнович и Якун Короб, духовник Савва, новый советник князя боярин Громила; приблизил его Юрий за рассудительность и бестрепетную прямоту - не стеснялся Громила сказать, что думает, даже если сказанное не понравится князю и другим уважаемым мужам, старым советникам.

Много новых многозначительных вестей получил от своих верных людей боярин Василий, за свадебными хлопотами князю не докучал, а тут вывалил всё сразу. Неожиданные были вести и обнадёживающие.

Былое единачество Мстиславичей и Давыдовичей вконец разорвалось, скоро до прямой войны дойдёт дело, а может, уже и дошло. В черниговских градах рати собираются, на киевском рубеже - крепкие воинские заставы...

Великий князь Изяслав Мстиславич намекает [126] , что ныне он с дядей Юрием и Юрьевичами не во вражде. Передавали, что будто бы говорил великий князь на совете боярам, что собирается воевать лишь с неверными Давыдовичами, а Юрия сия котора не касается, если Давыдовичам поноравливать не будет. И ещё сетовал великий князь, что у Юрия отличный Остерский городок отняли неправдой, и если Юрий пожелает поискать себе вотчины в черниговских землях или ещё где, то великий князь препятствовать не будет...

Оживились мужи, заговорили наперебой. Удача-то какая! Иди и бери Остерский городок, откуда, укрепившись, можно и к стольному Киеву руки протянуть!

–  Переяславль проси, княже, Переяславль! Отчий град!
– подсказывал воинственный Якун Короб.

Только боярин Громила упрямо молчал, а когда спросили - изрёк противное всем:

–  Так мыслю, княже. Если надеешься тамо великое приобрести, то напрасно. Зачем тебе чужие и разорённые войнами да половецкими наездами земли искать, где мало людей осталось, а впредь ещё меньше будет? Ведь без людей земля есть бесполезная пустыня. Ты уже имеешь в своём владении полей и лесов изобильно, только бы людей прибавить. До сего дня ты мудро поступал, от войны уклонялся, новые города строил, сёла людьми наполнял. Сколько иные князья войнами свои владения опустошали, столько у тебя на земле пришельцами люди множились. Идут к тебе, ведая тишину и благоденствие в земле твоей, не токмо от Чернигова и Смоленска, но из-за Днепра и из-за Волги. Благословен поток тот и Богу угоден! Умножаются люди в твоей земле, а с людьми сила и богатство княжества приумножаются. Тако бы и дальше тебе править...