В Софийском соборе горели свечи, плыл запах ладана, певчие ангельскими голосами пели псалмы. Митрополит Никита, старый, больной старец, последние несколько недель не покидавший своих палат из-за недугов, собрал силы и сам венчал на царство Мстислава Мономашича. Служки видели, как дрожат руки преподобного, как порой слабеет его голос, но митрополит скрепил себя и отстоял службу до конца. И лишь когда увенчанный шапкой Мономаха, венцом своего отца, Мстислав при кликах народа выступил из полумрака собора на Софийскую площадь, митрополит Никита тяжко вздохнул и, зайдя в алтарный придел, тяжело опустился на скамеечку. К нему бросились служки, но преподобный отстранил их движением руки и, крестясь дрожащими перстами, промолвил слабым голосом:

— Сподобил Господь. Явил милость Свою — венчал я на царство великого князя!..

А Мстислав Мономашич тем временем торжественно ехал во главе своих бояр и детей в княжеский терем, и Киев, ещё недавно плакавший по его отцу, Владимиру Мономаху, уже смеялся и пел, радуясь новому празднику. Распахивались настежь ворота, на улицах ставили столы, на них холопы уже выносили жареное, пареное и варёное мясо и полные блюда хлебов. На площади выкатывали бочки с мёдом и винами, хозяйки выносили на крыльцо горки свежепечёных блинов, простых и с начинкой, и оделяли всех подряд. Звонили колокола, как на Пасху, и празднично одетые горожане слонялись по улицам, ожидая начала пиршества. Не только князь — многие бояре и даже монастыри кормили в тот день народ.

Пир был и в княжьем тереме. Там ещё три дня назад, только-только отойдя от поминальной трапезы и ещё не забыв, какова на вкус кутья с ягодами, начали готовить разнообразную снедь. Когда уехал Мстислав в Софию, в тереме началась суета, она ещё продолжалась по возвращении великого князя и его гостей.

Румяная, взволнованная Агаша приветствовала венценосного супруга на крыльце. По давней привычке ей хотелось бегать и следить, чтобы всё было по чину, но она смиряла себя. Нарядная, пышная, счастливо-смущённая, она выступала столь величественно, что Мстислав как впервые посмотрел на молодую жену. До сей поры видел он в ней простую новгородку, чуть ленивую, болтливую и легкомысленную. А ныне... Ни дать ни взять — великая княгиня! Откуда что взялось! И на миг — всего на миг, ибо жизнь не давала времени на скорбь, — резанул память образ Христины. Она была бы так же величава и горда. Только горда не осознанием своего величия, а ещё и холодной северной красой.

Налетело — и схлынуло. Некогда было предаваться горьким думам. Ныне он великий князь и царь всея Руси и сегодня венчался на царство. И Мстислав приветствовал княгиню и рука об руку с нею прошёл в празднично убранные сени к накрытым столам.

Отшумели праздники, подъели угощение, выпили мёд и похмелились. Гусляры и скоморохи устали петь, полопались струны и подкованные сапожки чуть не развалились от удалых танцев. Пора было приступать к делам.

К думной палате, где прежде заседал с боярами Владимир Всеволодович Мономах, собрались Мстислав с братьями и боярами. Кроме Мономашичей присутствовали только старшие сыновья Мстислава — Всеволод, Изяслав и Ростислав. Прочих князей не звали, ибо и без того уже было говорено, что каждый держит свою отчину и на соседей не зарится. Давидичи держали Чернигов, Ольговичи — Новгород-Северскую землю, Святославичи — Муром и Рязань, у Ростиславичей были червенские города, у Всеславьичей оставался Полоцк и прилегающие волости — кроме Минска, где уже который год сидел Мономахов посадник. Мономашичи собрались на совет для того, чтобы урядиться о собственных волостях.

Младшие братья с некоторым удивлением смотрели на старшего. Спокойно-печальный на похоронах и поминках отца, Мстислав сидел на золотом столе гордый и полный силы. И хотя в тёмных волосах и бороде его серебрились первые белые нити, но у кого их не было — тот же Вячеслав, хоть и намного моложе, был почти седой. Годы не коснулись только Андрея, и он, словно стесняясь своей молодости, забился в дальний угол. Самый младший из братьев, он был моложе даже Всеволода Мстиславича и понимал, что в дележе отцовского достояния его черёд — последний.

— Братья и дети мои, — начал Мстислав, озирая собравшихся, — постигло нас великое горе. Умер боголюбивый отец наш, Владимир Мономах. Велика скорбь в человеках — какой достойный муж ушёл от нас! Все мы — его племя, в нас его кровь. И дух его вскормил нас. Сызмальства отец учил нас, как надо беречь и преумножать свою землю. Ныне то, что собирал он столько лет, досталось нам. И надлежит нам не зарывать это в землю, не растрачивать втуне, ибо отец оставил нам богатую и обильную Русь. Нам надлежит сохранить её для наших детей и внуков.

Мстислав посмотрел на Всеволода Новгородского, и остальные князья невольно оборотились в его сторону. Одни с пониманием, другие — с завистью.

— У каждого из нас есть своя доля в отцовском наследии, — продолжал Мстислав — И каждый да будет держать отчину свою, сохраняя и передавая детям. Мне отец оставил Киев и Белгород со всеми землями, да Минск, да ещё Смоленск...

— Как — Смоленск? — не выдержал Вячеслав. — Отец меня в Смоленске посадил! Куда же я пойду?

— Наказывал мне отец отдать тебе Туров, ибо умер владелец его Ярославец Святополчич и осталось сие княжество без главы. Прочим потомкам Святополка Изяславича остались в кормление те города, где они сидят сейчас, — Вячеславу Ярославичу и брату его Юрию Клецк, меньшим Святополчичам, Изяславу и Брячиславу, — Пинск. А тебе, Вячеслав, Туров с городами и пригородами.

Хоть и стоял Смоленск на торговых путях, но был затерян в лесных дебрях и далёк от Киева.

— А в Смоленск отправляю я сына своего Ростислава.

Молодой княжич расправил плечи и свысока оглядел братьев и дядьёв.

— Всеволод воротится в Новгород, ибо как я, старший сын, сидел в нём при отце своём, так и при мне пущай сидит мой старший сын на его столе, — говорил Мстислав. — Что же до тебя, Изяслав, — он повернулся ко второму сыну, — то как брат мой Ярополк был при отце нашем, так и ты будешь при мне.