Пригнувшись, пробрался к Логунову Птичкин и встал рядом, у бруствера.

– Сержант, они в балке укрылись. Как только откроем огонь, засекут наши позиции. Хана нам тогда. Что-то делать надо.

"Птичкина и послать, - решил Логунов.
– Чтобы наверняка, надо двух... Гогебошвили рвется в бой ... Птичкина и Гогебошвили".

– Посмотри, на краю балки головка торчит - Логунов передал ему бинокль, - там наблюдатель. Видишь?

– Вижу... Корректировщик.

– Из балки они и стреляют. Должно быть два миномета. Будем убирать.

Мина грохнула совсем близко, и они присели. Щит орудия окатило градом осколков. Кажется, минометчики постепенно выходили на взвод.

– Ты и Гогебошвили...
– Не хотелось Логунову посылать туда ребят... Метров семьсот до балки. Если ползти, то как раз к ночи и доберуться. Следовало большую часть пути проделать бегом. А заметят, значит, все, нет тебе уже дороги ни вперед, ни назад. Там и останешься. Проще бы самому пойти. Еще неделю - да что там неделю, два дня тому назад - он и пошел бы. А сейчас нельзя. Сейчас надо оставаться со взводом.

– Будь спокоен, командир, - понял Логунова Птичкин.
– Сделаем и вернемся. Корректировщика снять надо.

Снова невдалеке от орудия грохнула мина. С противным клекотом рассыпались осколки. Кто-то вскрикнул. Логунов и Птичкин обернулись. Возле орудия стоял на коленях Григоренко, выставив вперед окровавленную руку. Возле него, тоже на коленях, скрываясь от осколков за бруствером, стояли Трибунский и Гольцев. Гольцев резал ножом рукав гимнастерки Григоренко, Трибунский рвал зубами обертку индивидуального пакета.

– Сейчас соберусь, - сказал Птичкин.

– Ты присматривай за Гогебошвили, чтобы не зарывался. Нам шофер нужен. Действуйте быстро и осторожно. Надо наверняка. Я к Угольникову. Когда будете готовы, махни рукой. Откроем огонь. После третьего снаряда выходите.

* * *

Угольников велел открыть два ящика осколочных.

– Ты только попробуй промазать, - скрипел он, - если с первого снаряда этого фрица в рай не отправишь, я тебя из взвода выживу. Сам пойду к командиру полка просить, чтобы тебя к Белякину в помощники определили. До конца войны будешь портянки считать.

Мозжилкин привык к перепадам настроения у своего командира и не обращал внимания на скрип. Он поглубже натянул пилотку, поглядел на корректировщика в бинокль, прикинул расстояние, подумал немного, установил прицел и, медленно подкручивая маховички наводки, повел ствол.

– Готово, - коротко доложил он.

Логунов дождался знака Птичкина и дал команду открыть огонь.

О портянках и сухарях не могло быть и речи. Первым снарядом корректировщика сдуло. Второй и третий обрушили край балки.

* * *

Птичкин и Гогебошвили бежали, сколько было сил. У каждого на боку сумка с гранатами, за плечами автомат. Им казалось, что если не пригнуться, то снаряд или мина непременно заденут, так низко пролетали они над головой: наши снаряды с негромким, но грозным шелестом, их мины, завывая и скрипя так, что мурашки по коже. И только одно спасение от них - как можно быстрее вперед... Там, ближе к оврагу, можно опуститься на землю и ползти, прижимаясь к ней, не отрываясь от нее. А это совсем другое дело. Бежали, задыхаясь от напряжения, не чувствуя ни тяжелого автомата, ни гранат, ни сапог. Вот такое бывает у солдат "второе дыхание".

Когда они приблизились к балке метров на сто, Лагунов прекратил огонь. Птичкин и Гогебошвили тут же рухнули на землю. Взвод уже ничем не мог им помочь. Теперь все зависело от самого простого: заметят их или не заметят?

Пока не заметили. Надо было быстро ползти к балке, а они теряли драгоценные секунды. Лежали, задыхаясь, ловили воздух широко открытыми ртами.

Первым опомнился Птичкин. Он осторожно поднял голову, огляделся. Гогебошвили лежал рядом, рукой достать.

– Вперед, - едва слышно, хотя услышать его никто, кроме Гогебошвили, здесь не мог, прошептал Птичкин, - вперед...

И пополз, вжимаясь в землю. Нужно было сейчас слиться с ней, стать невидимыми. Полз Птичкин ловко и быстро. Морская пехота - моряки сухопутные, плавать некоторые не умеют, а ползать должны как следует.

Гогебошвили ползать не умел. Ни разу в жизни ему еще не приходилось ползать. Даже в армии. Он и в армии на машине гонял. Способу, которым продвигался в сторону балки Гогебошвили, нет названия на русском языке. Может быть, на грузинском есть, а на русском нет. Он ковылял, переваливаясь с бока на бок, опираясь то на колени, и локти, то на ладони, то просто подтягивался на животе... А курлыкающие над головой осколки заставляли его прижиматься грудью к земле. И думал он в это время только об одном: - нельзя отстать от Птичкина. Все, что у него имелось из силы, терпения, гордости и самолюбия, - он вкладывал сейчас в то, чтобы не отстать.